Akademik

(калька, греч. ἡ ὀρϑή δόξα -правоверие) - одно из трех осн. вероисповеданий христианства, исторически сложившееся и развивавшееся в рамках Византийской империи и областей ее культурного влияния (южное славянство, Россия). В наст. время распространено преим. в СССР, Румынии, Югославии, Болгарии, Греции, на Кипре.

Первоначально вся господствующая христ. церковь именовала себя православной (ортодоксальной) и кафолической (всеобщей, "соборной") в отличие от еретич. группировок. После раскола (схизмы) в 1054 название "католическая" осталось за западной (римской), "православная" - за восточной (византийской) церковью (впрочем, термин "греко-кафолическая церковь" был удержан ею как офиц. самоназвание и лишь вышел из живого употребления).

Типологич. особенности П. Как и католицизм, П. сформировалось в начале ср. веков; общими чертами их мировоззрения являются: чрезвычайно конкретное, магически окрашенное представление об "освящении", "оправдании" человечества; перенесение центра тяжести с индивид. религ. жизни на сверхличную всеобщность ("соборность") церкви; строгое разделение всего человечества на проф. представителей религии (в католичестве в центре стоит клирик, в П. его отчасти вытесняет монах-подвижник, "старец") и "мирян": вторые могут спастись лишь благодаря первым, обществ. функция к-рых – молиться "за всех"; в связи с этим – высокая оценка аскетизма и двойная этика – для аскета и для мирянина; магич. понимание каждой реалии культа как не только символа, но также и веществ. носителя святости. Отсюда следуют формальные особенности, отличающие как П., так и католицизм от протестантских религ. систем: утверждение авторитета церк. "предания" как обязат. дополнения к авторитету "писания"; институт монашества; культ богоматери, святых, ангелов и реликвий, вносящий интенсивную магич. струю в религ. жизнь обоих вероисповеданий.

Однако наряду с этим между П. и католицизмом существуют глубокие мировоззренч. различия, наметившиеся еще до разделения церквей (см. Патристика) и обусловленные как разницей социальных условий Византии и Зап. Европы, так и воздействием культурных традиций антич. Греции (для П.) и Рима (для католицизма).

Базой для теологич. конструкций П. была непосредственно воспринятая традиция греч. идеалистич. философии (прежде всего неоплатонизма) с ее культурой объективно- онтологич. спекуляции и, что особенно важно, с ее опытом такой организации религ. переживания, при к-ром мистика и экстаз теснейшим образом связаны с мифологически-интуитивным восприятием логич. категориальных конструкций. Без этого платоновско-неоплатонич. опыта была бы невозможна православная христология с ее интуитивно-чувственным, почти наглядным продумыванием категориальных соотношений "ипостасей" в структуре триединства и "естеств" (и соответствующих им воль) в структуре богочеловечества. В зап. богословии онтологич. проблематика выступает гораздо бледнее. На его стиль оказала решающее воздействие иная филос. традиция – рим. эклектизм с его субъективистским подходом, в рамках к-рого этатистско-юридич. практицизм (Цицерон) и рефлектирующий психологизм (Сенека) дополняют друг друга. Поэтому мировоззренч. стиль зап. теологии более историчен ("О граде божием" Августина), стиль вост. теологии – более космологичен (Ареопагитики).

Ввиду этого для католич. теологии бог и человек суть прежде всего субъекты воли, для П. – объекты онтологич. процессов. Для первой важнее всего найти гармонию между двумя волями либо в рационалистическо-юридич. плоскости (схоластика), либо на путях сентимент. переживания, с установкой на индивидуалистич. субъективизм (мистика); осн. теоретич. проблема католицизма – соотношение свободной воли человека и предопределяющей воли бога. В этом отношении как для католицизма, так и для протестантизма конститутивно важна (позитивно или негативно) теория предопределения, совершенно безразличная для П. Последнее ищет возможность совершенно объективного, сущностного приобщения человеческой природы к божественной (учение Афанасия Александрийского об "обóжении" – ἀποϑείωσις, определяющее собой весь стиль православной мистики). Осн. теоретич. проблема П. – онтологич. соотношение человеч. и божеств. природ в богочеловеке. Стиль католицизма конституировался в пелагианских спорах о воле и благодати (см. Пелагий), не нашедших понимания на Востоке; для П. такую же роль сыграли христологич. споры 4 в.

В П. гораздо непосредственнее и интенсивнее выразилось характерное для христ. мышления вообще утверждение адекватного раскрытия абсолюта через его веществ. проявления. В католицизме этот момент выступает ослабленно. Во-первых, зап. теология вносит в понимание триединства эманационистские и субординационистские черты, благодаря к-рым второе и особенно третье лицо троицы могут восприниматься как божество низшей категории; между тем именно с этими лицами связывается идея об общении божества с человеком. П. настаивает на том, что в воплотившемся боге-сыне и ниспосланном церкви св. духе верующий реально обладает всей полнотой божества без какого-либо изъятия. Во-вторых, католич. догматика ставит между богом и человеком еще и категорию благодати, интерпретируя ее (с огромной формально-логич. разработанностью) как чисто феноменальное проявление божества, внешнее по отношению к его нуменальной сущности (ср. соотв. определения в булле Климента VI "Filius Dei unigenitus", 1343 и постановлениях Тридентского собора, 1545–63): этим идея абсолюта подвергается еще большему опосредованию и отдалению. Напротив, П. мыслит благодать как непосредств. раскрытие божеского в человеческом, применительно к к-рому не может идти речь о грани между нуменальным и феноменальным. В "энергии" (ἐνέργεια – аристотелианский термин) божества присутствует его сущность (οὐσία) – таков приговор вост. церкви в паламитских спорах 14 в. (см. Палама).

Поэтому в религ. философии П. важную роль играет представление об обожествленной материи. Обожествление материи происходит через "усвоение" (οἰχείωσις, μετάδοσις) божеств. эйдоса; причем, в отличие от неоплатонизма, П. учит о сущностном "взаимопроникновении" этих двух начал (εἰς ἀλλήλα τῶν μέρων περικώρησις, термин Иоанна Дамаскина). Вост. теология склонна рассматривать освящение, очищение, к-рые происходят только в духовной, идеальной сфере и не получают так или иначе веществ. подтверждения, как недостоверные.

Обожествляющее преображение материи, в понимании П., не только однажды имело место применительно к плоти богочеловека (и регулярно воспроизводится в евхаристии), но тем самым оказалось возможным и в др. сферах, – напр., в иконе. В последней П. видит не условное изображение, призванное вызывать сентимент. религ. эмоции, но предметное раскрытие сверхчувственного (такое понимание выкристаллизовалось в процессе иконоборч. споров – см. Иконоборчество). То же относится в той или иной степени ко всем культовым реалиям, в к-рых традиц. П. усматривает веществ. залоги, гарантирующие подлинность связи с божеством (влияние исконной традиции греч. язычества с его культом кумиров-"палладиумов"). Отсюда интенсивный магико-теургич. тон литургич. текстов православной церкви, в к-рых многократно говорится о непосредств. присутствии и соучастии "небесных сил" в земном богослужении.

С такой оценкой материи связано специфич. отношение П. к человеч. плоти. Вост. теология неоднократно приходила к мысли (ср., напр., "Прение души с телом", приписываемое Григорию Паламе), что телесность, отличающая человека от ангелов, изначально придает ему важнейшие религ. преимущества перед ними и лишь в силу грехопадения приобрела также негативные аспекты, по сути своей вторичные. Последние с т. зр. П. могут и должны быть реально преодолены уже в земной жизни. Святость понимается здесь не только как психологич. факт: она должна распространиться и на тело аскета, сообщая ему новое органич. состояние (в легендах животные узнают святого по запаху). Отсюда – специфич. стиль аскетизма в П. (т.н. "умное делание" – самый термин закрепляет императив конкретной активности, исключающий установку на сентимент. отвлеченность). Согласно традиции исихазма, навсегда оставшегося для П. классич. нормой, дух ("ум", греч. νοῦς) не должен "выйти из тела" в экстатич. устремлении в потустороннее; напротив, он должен при молитве замкнуться в теле, "сойти в сердце", обеспечивая возможно более полный контроль над такими органич. процессами, как дыхание, сердцебиение и т.п. При этом сентимент. порывы, экзальтированная игра воображения и напряженная психологич. динамика, столь характерные для католич. мистики (галлюцинаторное визионерство с остро чувственной, нередко эротич. окраской, стигматы и т.п.), отвергались: стремление к строгой объективности и адекватности мистич. переживания торжествует здесь над субъективизмом и психологизмом. Внимание к физиологич. реальности сочетает в себе отголоски интуиции тела в греч. классике с влиянием вост. технологии экстаза.

Мистико-аскетич. сторона П. благодаря своей разработанности оказывала в разное время огромное влияние на религ. философию Запада, к-рое началось задолго до разделения церквей (напр., влияние мистики Ареопагитик на пантеизм Иоанна Скота Эриугены – см. А. Бриллиантов, Влияние вост. богословия на западное в произв. Иоанна Скота Эригены, СПБ, 1898), но интенсивно продолжалось и после раскола (вост. мотивы в индивидуалистич. мистике Бернара Клервоского и др. мистич. течениях вплоть до 16–17 вв.). Мотивы мистич. метафизики имени, тела, света и т.п. в зап. теологии косвенно восходят к теориям вост. богословия (и через них – к неоплатонизму, но с важнейшей поправкой в оценке материи). Поздний зап.-европ. идеализм также иногда проявлял интерес к П. и его мистике, как это можно видеть, напр., у Баадера (ср. также Е. Benz, Die Bedeutung der griechischen Kirche für das Abendland, Wiesbaden, 1959).

Перечисленные типологич. отличия зап. и вост. теологии оформляются в догматич. разногласиях. П. отвергает зап. добавление к символу веры filioque (похождение св. духа не только от отца, но и от сына), к-рое порождено восходящим к Августину субординационистским пониманием структуры триединства, неприемлемым для П. П. осталась чуждой юридич. концепция первородного греха как правовой ответственности, переходящей от предков на потомков: в понимании П. грех Адама вызвал только сущностную деградацию человеч. природы, наследств. предрасположенность к злу, но юридической ответственности за деяние Адама человек не несет. Поэтому в П. нет догмата о рождении девы Марии в результате "непорочного зачатия" (то есть такого, при к-ром наследств. ответственность за первородный грех оказалась бы снятой); неюридич. понимание греха в П. исключает и концепцию чистилища как временного удовлетворения.

Организац. особенности П. определились в значит. мере спецификой политич. строя визант. империи. Клир в П. не так резко отделен от мирян (причащение под обоими видами для мирян, нет безбрачия духовенства); отсутствует централизованная организация (нац. церкви на деле вполне автономны по отношению к вселенскому патриарху, авторитет к-рого и теоретически ниже авторитета соборов); допускается богослужение на нац. языках. Все это не дало принять П. такого космополитич. характера, к-рый свойствен католицизму, и создало на рус. почве предпосылки для соединения принципа П. с "русской идеей" (теория "третьего Рима" в 16 в., славянофильство и т.п.).

Религ. философия П. в России. С 14 в. на Руси усваиваются идеи визант. исихастов (кружок Сергия Радонежского, Нил Сорский и т.п.). При этом, в отличие от визант. П., абстрактно-онтологич. тема отступает на задний план, но характерный для П. наивный реализм проявляется с особенной колоритностью (напр., в спорах 14 в. о материальности рая, – см. "Послание архиепископа Новгородского Василия ко владыке Тверскому Феодору", в кн.: Полн. собр. рус. летописей, т. 6, СПБ, 1853). В 15–16 вв. рус. П. выдерживает борьбу с рядом еретич. движений (см. А. И. Клибанов, Реформац. движения в России в XIV – первой половине XVI вв., М., 1960), а в рамках ортодоксии клерик. этатизм иосифлян оттесняет более "духовные" и философски содержательные тенденции нестяжателей. С 16 в. особое значение приобретает религ. осмысление возникающей централизованной монархии как "третьего Рима"; отныне рус. П. приобретает характер мессианич. исключительности, к-рый оно сохраняет и впоследствии (христианство почти отождествляется с рус. державой, правоверие даже греков, не говоря уже о католич. и протестант. народах, оказывается под подозрением). С этой же проблематикой связаны и споры 17 в., приведшие к расколу (см. Старообрядчество): в них речь шла об отношении к религ. традиции рус. национальности и о социальной позиции церкви.

После реформ Петра I, приведших к резкому размежеванию общекультурной и церк. жизни, богословие принимает вульгарно-схоластич. характер и культивируется в замкнутом кругу, за пределами к-рого получают распространение идеи антиклерик. просветительства. В рамках церк. богословствования черты П. стираются под натиском зап. влияний; так, образцом для догматич. трактата Феофана Прокоповича – на лат. языке – служила протестантская догматика И. Герарда, образцом для гл. соч. Стефана Яворского "Камень веры..." – труды иезуита Беллярмина (см. Н. Koch, Die russische Orthodoxie im petrinischen Zeitalter. Ein Beitrag zur Geschichte westlicher Einflüsse auf das ostslavische Denken, Breslau – Oppeln, 1929). Борьбу за реставрацию исихастской мистики ведет Паисий Величковский (1722–94) (перевод аскетико-мистич. визант. лит-ры – т.н. "Добротолюбие...", ч. 1–3, М., 1793; ср. А. И. Яцимирский, Возрождение визант.-болг. религ. мистицизма и слав. аскетич. лит-ры в XVIII в., X., 1905). Когда в нач. 19 в. правительств. политика под влиянием архимандрита Фотия пытается реставрировать "веру отеческую, православную", это казенное П. не получает никакого морального авторитета в кругах интеллигенции. Митрополит Филарет (Дроздов) стремился придать П. такую структуру, к-рая не оставляла бы места для религ.-филос. исканий (он настаивал, в частности, на теории неизменности догматов).

К концу 30-х гг. 19 в. за пределами клерикально-цехового богословствования, в отталкивании как от материалистич. и атеистич. учений, так и от официозных тенденций складывается славянофильство, связывавшее идею П. с т.н. русской идеей, т.е. консервативно понятой "народностью" и с патриархальными, ср.-век. формами обществ. жизни. При этом у славянофилов осталось неясным соотношение между П. и националистич. мессианизмом: если видеть в П. некий общечеловеч. принцип (что не соответствует историч. судьбам П.), то "народность" может иметь значение только в своем отношении к этому принципу, если же переносить акцент на "народность", то П. – лишь "веры племенной богатство" (Хомяков), т.е. случайный атрибут народности. Внутр. противоречие между понятиями абс. бога и этнич. бога, присущее всякому религ. мессианизму, выявилось в дальнейшем развитии славянофильства. В монашеских кругах это время отмечено оживлением интереса к архаич. аспектам исихизма (физиологич. техника молитвы, см. Игнатий Брянчанинов, Аскетич. опыты, ч. 1–2, СПБ, 1865), постепенно сосредоточивающегося в Оптиной пустыни.

Заявки славянофильства на создание оригинальной религ. философии были в систематич. форме реализованы в творчестве В. Соловьева. Настаивая на ортодоксальности своего учения (единств. цель его – "оправдать веру отцов"), Соловьев напряженно искал в то же время невозможного по сути своей преобразования ортодокс. П. в духе либерального идеала терпимости, свободы мысли, интеллектуального прогресса, что привело его к столкновению как с эпигонами славянофильства, так и с офиц. церковью. С этими же тенденциями связано возрождение этики П. у Достоевского, испытавшего влияние мистич. психологизма в духе Исаака Сириянина и исихазма; в "Братьях Карамазовых" Достоевский антиномически расщепляет идею П.: старец Ферапонт – это эмпирич. П. с его грубостью, обскурантизмом и тираничностью, старец Зосима – это идеализируемое "чистое" П. с вековыми традициями утонченной "духовности".

Если Хомяков и особенно Соловьев и Достоевский стремились предельно расширить мировоззренч. структуру П., то на правом фланге религ. философии возникает стремление резко замкнуть ее и агрессивно противопоставить просветит. гуманизму. Эта тенденция характерна для Леонтьева (ср. его критику Достоевского в брошюре "Наши новые христиане", 1882), положившего начало аморалистич. эстетизации П. (типичной для позднебурж. мироощущения); с еще большей остротой это проявляется у Розанова ("Около церк. стен", т. 1–2, СПБ, 1906; "Рус. церковь и др. статьи", Париж, 1906), сопровождаясь разгромной критикой этич. основ христианства ("Люди лунного света", СПБ, 1911). Также и для Флоренского, перенесшего в клерик. науку изощреннейшие приемы интеллектуального декаданса, характерно нарочитое подчеркивание именно тех моментов П., к-рые своей суровой архаичностью в наибольшей степени эпатируют совр. сознание ("О духовной истине. Опыт православной феодиции", М., 1913 – здесь анализ П. как замкнутой мировоззренч. структуры достигает филигранной разработанности).

В русле П. развивалась этич. философия В. И. Несмелова (1863–1920) и И. М. Тареева (1866–1934), в нек-рых отношениях предвосхитившая зап. религ. экзистенциализм.

Несмотря на массовый отход верующих от религии, вызванный коренными преобразованиями в России после Окт. революции, рус. П. продолжает еще оказывать влияние на нек-рые слои сов. граждан, особенно в Российской Федерации, на Украине, в Белоруссии и Молдавии [по данным социологич. исследований, приверженцы П. в центр. областях РСФСР составляют 15–17% взрослого населения; средний процент верующих (православных и католиков) в БССР равен 16 в городах и 39,6 – в сельской местности]. Совр. православная церковь, находясь в новых социальных условиях, применяет разнообразные формы религ. воздействия на массы, модернизирует свое вероучение и культ (отказ от отд. обрядов и обычаев или видоизменение их, напр. замена индивидуальной исповеди общей и т.п.), пытается обосновать мнимое "единство" социальных позиций христианства и коммунизма. Приспособление рус. православной церкви к современности – яркое проявление ее глубокого кризиса, связанного с общими процессами секуляризации обществ. жизни в условиях социалистич. строительства. Борьба с влиянием религ. идеологии, в частности идеологии П., является составной частью коммунистического воспитания , ставящего своей целью усвоение нар. массами науч., материалистич. мировоззрения. Многостороннее социологич. изучение форм религиозности, бытующих в социалистич. обществе, имеет важное значение для повышения действенности научно-атеистич. работы. См. Атеизм, Религия.

Лит.: Зарин С., Аскетизм по православно-христ. учению, т. 1, кн. 1–2, СПБ, 1907; Πопов И. В., Идея обожения в др.-вост. церкви, М., 1909; Успенский Ф. П., Осн. характер греко-вост. П., Каз., 1911; Минин П., Гл. направления др.-церк. мистики, Сергиев Посад, 1915; Никольский Н. М., История рус. церкви, 2 изд., М.–Л., 1931; Уткин Г. Т., П., М., 1961; Курочкин П. К., П. и гуманизм, М., 1962; Гордиенко Н. С., Носович В. И., Xарахоркин Л. Р., Совр. П. и его идеология, М., 1963; Heiler Р., Urkirche und Ostkirche, Münch., 1937; Arseniew Ν., Ostkirche und Mystik, 2 Aufl., Münch., 1943; Onasch K., Geist und Geschichte der russischen Ostkirche, В., 1947; Sсhaeder H., Müller L., Schneider R., Die Ostkirche und die russische Christenheit. Hrsg. von E. Benz, Tübingen, 1949; Janin R., Les églises orientales et ritcs orientaux, 4 éd., P., [1955]; Benz E., Geist und Leben der Ostkirche, Hamb., [1957]; Воulgасоff S., L'orthodoxie, P., 1958; Gоrdillо M., Theologia orientalium cum latinorum comparata, t. 1, Romae, 1960; Lossky V., Théologie mystique de l'église d'Orient, [P., 1960]; Onasch K., Einführung in die Konfessionskunde der orthodoxen Kirchen, В., 1962; Koch H., Kleine Schriften zur Kirchen-und Geistesgeschichte Osteuropas, Wiesbaden, 1962.

Библ.: Attwater D., A list of books about the Eastern churches, Newport, 1960.

    ПРАВОСЛАВИЕ (калька греч. ή όρθπ δόξα — “правая вера”; распространенное толкование, согласно которому речь идет о правильном способе славить Бога, с намеком на литургическую культуру православия, этимологически невозможно) — одно из трех основных вероисповеданий христианства, исторически сложившееся и развивавшееся в рамках Византийской империи и областей ее культурного влияния (южное славянство, Россия). В настоящее время распространено преимущественно в России, Белоруссии, на Украине, в Греции, на Кипре, в Румынии, Югославии, Болгарии, в Грузии, а также везде, где живут выходцы из православных стран. Существует 15 автокефальных церквей: 9 патриархатов (Константинопольский, Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский, Московский, 1рузинский, Сербский, Румынский, Болгарский), автокефальные церкви, возглавляемые архиепископами (Кипрская, Элладская, Албанская) и митрополитами (Польская, Чешских земель и Словакии, Американская). Хотя церкви и занимают разные места в диптихе, но речь идет только о преимуществах чести, а не о различии в правах. Более нюансировано понятие “автономной” церкви (напр., Украинская и Японская — “под омофором” Московского патриархата, Финляндская — в таких же отношениях с Константинопольским патриархатом и т. п.). Наконец, в различных странах мира имеются православные епархии.

    Первоначально вся христианская церковь именовала себя и православной (т. е. ортодоксальной) и кафолической/католической (т.е. всеобщей, в традиционном церковнославянском переводе — “соборной”) в отличие от еретических группировок. После разделения церквей (схизмы) в 1054 название “католическая” осталось за западной (римской), “православная” — за восточной (византийской) церковью (впрочем, в обоих случаях оба эпитета были удержаны как официальное самоназвание, употребительное в богословском дискурсе). О причинах, подготовке и ходе разделения церквей см. в ст. Католицизм.

    ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ПРАВОСЛАВИЯ.

    Как и католицизм, православие сформировалось на исходе античности и в начале средних веков; общими чертами их мировоззрения являются: весьма конкретное представление об “освящении” человечества; перенесение центра тяжести с индивидуальной религиозной жизни на сверхличную всеобщность (“соборность”) церкви; иерархическое выделение духовенства, по молитвам которого спасаются миряне, — в католичестве в центре стоит клирик, в православии наряду со священником как совершителем таинств столь же важен мо

    нах-подвижник, “старец” (впрочем православие высоко ставит место церковного народа, т. е. “мирян” как хранителей традиции веры, что связано с неоднократно повторяющейся ситуацией, когда именно миряне и монашество защищали православие против большинства епископата, напр. во времена иконоборчества и т. д., и что проявляется в отказе православия теоретически принять католическое деление церкви на “учащую””, т. е. клир, и “учащуюся”, т. е. мирян, а в области сакраментального обихода — в причащении мирян наравне с духовенством “под обоими видами” хлеба и вина); высокая оценка аскетизма и различные этические нормы для аскета и для мирянина, а в связи с этим — само наличие института монашества; сакраментальное понимание каждой реалии культа как не только символического знака, но также и носителя святости, в связи с чем — почитание священных предметов, изображений, мощей и др. реликвий (в сравнении с поздним католицизмом православие менее акцентирует различие между таинством и обрядовой святыней, придавая, в частности, гораздо больше значения иконе и не допуская введенного в католичестве после 13 в. особого почитания и созерцания Св. Даров вне самого акта причащения). Это — общие черты, отличающие как православие, так и католицизм от протестантских религиозных систем. Наряду с этим следует отметить также принципиальное принятие в качестве источника истин веры наряду с Писанием (т. е. Библией) также и Предания (т. е. живой традции веры и религиозной практики, передаваемой изустно и фиксируемой в обиходе церкви и в текстах особенно авторитетных богословов, называемых в широком смысле отцами церкви — в отличие от узкого смысла, имеющего в виду признанных церковью мыслителей особенно важной для православия эпохи 2—8 вв., см. Патристика); Лютер противопоставил этому свой тезис: “одно только Писание” (“sola Scriptura”). Такие важные компоненты критики православия, как почитание Богоматери, святых и ангелов, основываются именно на Предании и постольку отвергаются протестантизмом.

    Однако наряду с этим между православием и католицизмом существуют догматические и цивилизационные различия, наметившиеся еще до разделения церквей, которые можно хотя бы отчасти объяснить как разницей социальных условий Византии и Западной Европы, так и воздействием культурных традиций античной Греции для православия и Рима для католицизма.

    Исторической почвой, на которой складывались особенности православия, в течение тысячелетия была Восточная Римская империя, постепенно приобретавшая свой средневековый облик т. н. Византии (опорные даты: Миланский эдикт императора Константина I, легализовавший христианство в Римской империи, — 313; Первый Вселенский Собор под председательством Константина — 325; антиязыческий эдикт Феодосия I, дающий христианству статус государственной религии — 391; окончательное разделение Римской империи на Западную и Восточную, т. е. Византийскую, — 395). Наличие стабильной и централизованной государственности препятствовало характерному для Запада широкому перенятою клиром и монашеством государственно-адиминистративных функций и, напротив, способствовало развитию и углублению взаимодополняющего контраста между двумя полюсами византийской цивилизации: с одной стороны, столицей (Константинополем) как резиденцией высшей государственной (императорский двор) и высшей церковной власти (патриарший двор), а также культурных институций с сильными античными традициями, с другой стороны, “пустыней”, безлюдной и скудной местностью, избранной в качестве локуса монашеского подвига (напр., Египет, Синай, позднее Афон). Взаимоотношения между этими полюсами были далеко не просты, но каждый из них логически требовал друг друга. То же можно сказать о взаимоотношениях между императорской и патриаршей властью; идеальным принципом была т. н. “симфония” (греч. συμφωνία — “гармония, созвучие, согласие”), реальность включала многочисленные конфликты, в которых преимущество силы более или менее неизменно принадлежало светской власти, хотя определенные границы для него ставил моральный авторитет церкви. Наряду с переживанием высокого статуса византийской государственности (“Нового Рима”), в опыт православия навсегда вошло настроение повторявшихся ситуаций, когда православие нужно было защищать именно от императоров — арианцев, иконоборцев и т. п. В этих ситуациях еретикам-императорам обычно удавалось привлечь на свою сторону специально подобранную верхушку духовенства; вдохновителями церковного народа в борьбе за православие обычно выступали почитаемые народом монахи.

    Базой для богословских построений православия была непосредственно воспринятая традиция греческой идеалистической философии (прежде всего неоплатонизма) с ее культурой объективно-онтологического умозрения и, что особенно важно, с ее опытом такой организации религиозного переживания, при которой мистический опыт теснейшим образом связан с интуитивным восприятием категориальных концептов. Без этого платоновско-неоплатонического опыта была бы невозможна православная христология с ее продумыванием категориальных соотношений “Ипостасей” в структуре Триединства и “Естеств” (и соответствующих им воль) в структуре Богочеловечества. В западном богословии такая проблематика выступает сравнительно бледнее. На его стиль оказала решающее воздействие иная философская традиция — римский морализм, в рамках которого этатистско-юридический практицизм (Цицерон) и рефлектирующий психологизм (Сенека) дополняют друг друга. Поэтому мировоззренческий стиль западной теологии более историчен (“О Граде Божием” Августина), стиль восточной теологии— более онтологичен. Ввиду этого для католической теологии Бог и человек суть прежде всего субъекты воли, для православия — участники онтологических отношений. Для первой важнее всего найти гармонию между двумя волями либо в рационалистическоюридической плоскости (схоластика), либо на путях эмоционального переживания (мистика); основная теоретическая проблема западной теологии — соотношение свободной воли человека и предопределяющей воли Бога. В этом отношении как для католицизма, так и для протестантизма конститутивно важна (позитивно или негативно) теория предопределения, совершенно безразличная для православия. Последнее ищет возможность объективного, сущностного приобщения человеческой природы к Божественной; поэтому церковнославянский термин “обожение” — ключевое слово всей православной мистики. Основная умозрительная проблема православия — онтологическое соотношение человеческой и Божественной природ в ипостасном (личном) единстве Богочеловека. Стиль теологии католицизма конституировался в августинианско-пелагианских спорах о воле и благодати (см. Августин, Пелагий), практически не нашедших резонанса на Востоке; для православия такую же роль сыграли христологические споры 4—6 вв.

    Католическая догматика склонна (с большой формально-логической разработанностью) усматривать в благодати такое действие Божества, которое остается внеположным по отношению к Его сущности, “тварным”, т. е. сотворенным (ср. соответствующие определения в булле Климента VI “Filius Dei unigenitus” 1343 и постановлениях Тридентского собора, 1545—63, хотя у католических мистиков порой можно найти иные акценты). Напротив, православие мыслит благодать как непосредственное действие Божества, применительно к которому не может идти речь об онтологической грани. В “энергиях” Божества присутствует Его Сущность — таков вердикт православия в паламитских спорах 14 в. (см. Григорий Палама).

    Поэтому в религиозной мысли православия важная тема — обожествление вещественного, происходящее через “усвоение” (οΙχείωσις μετάδοσις) божественного эйдоса; при этом в отличие от неоплатонизма православие учит о сущностном “взаимопроникновении” этих двух начал (εις "άλληλα των μέρων περιχώρησις, термин Иоанна Дамаскина). Аскетика православия склонна рассматривать освящение и очищение, которые происходят только в духовной, идеальной сфере и не получают так или иначе вещественного подтверждения, как не вполне достоверные. Обожествляющее преображение материи с этой точки зрения не только однажды имело место применительно к плоти Богочеловека (и регулярно воспроизводится в Евхаристии), оно тем самым оказалось возможным и в других сферах, напр. в иконе. В последней православие видит не условное изображение, призванное вызывать психологические религиозные эмоции, но предметное раскрытие Сверхчувственного (такое понимание выкристаллизовалось в процессе иконоборческих споров — см. Иконоборчество). С этим связано также отношение к человеческой телесности. Авторитетные богословы православия учили, что телесность, отличающая человека от ангелов, изначально придает ему важные религиозные преимущества перед ними и лишь в силу грехопадения приобрела также негативные аспекты, по сути своей вторичные, которые могут и должны быть реально Преодолены уже в земной жизни. Согласно традиции исихазма, являющегося для православия классической нормой, дух (“ум”, греч. νους) не должен “выходить из тела”; напротив, он должен при молитве замкнуться в теле, “сойти в сердце”, фоном чего должен быть возможно более полный контроль над такими органическими процессами, как дыхание, сердцебиение и т. п. При этом эмоциональные порывы, экзальтированная игра воображения и напряженная психологическая динамика, часто характерные для католической мистики, нежелательны: стремление к строгой объективности и адекватности мистического переживания торжествует здесь над субъективизмом и психологизмом.

    Мистико-аскетическая сторона православия благодаря своей разработанности оказывала в разное время заметное влияние на религиозную философию Запада, которое началось задолго до разделения церквей (напр., влияние мистики Псевоо-Дионисия Ареопагита на пантеизм Иоанна Скота Эриугены — см. Бриллиантов А. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эригены. СПб., 1898), но продолжалось и после раскола. Мотивы мистической метафизики имени, тела, света и т. п. в западной теологии косвенно восходят к теориям восточного богословия (и через них — к неоплатонизму, но с важнейшими поправками). Большой интерес к мистике православия в кругах немецкого протестантского пиетизма в 18 в. стимулировал, между прочим, первое издание важных текстов (напр., греческой версии Исаака Сирииа). Этот интерес был отчасти унаследован мыслителями немецкого романтизма, как это можно видеть, напр., уЛаадера (ср. также: Вещ. E. Die Bedeutung der griechischen Kirche fur das Abendland. Wiesbaden, 1959). В настоящее время на западные языки широко переводятся православные аскетические руководства по практике т. н. Иисусовой молитвы (особенно анонимное русское произведение 19 в. “Откровенные рассказы странника”). В 20 в, во всем мире была осознана духовная, но также эстетическая и культурная ценность древнерусской и вообще православной иконы, так что копии и подражания знаменитым иконам повсеместно украшают католические и англиканские храмы и капеллы.

    Перечисленные типологические отличия западного и восточного богословия оформляются в догматических разногласиях. Православие не приемлет западное добавление к символу веры Filioque (исхождение Св. Духа не только от Отца, но и от Сына), которое порождено восходящим к Августину пониманием структуры Троичности Божества. Далее, для православия осталась в общем чуждой юридическая концепция первородного греха как правовой ответственности, переходящей от предков на потомков: в понимашшправославия грех Адама вызвал только сущностную деградацию человеческой природы, наследственную предрасположенность к злу, но юридической ответственности за деяние Адама человек не несет. Поэтому в православии нет провозглашенного догмата о рождении Девы Марии в результате “непорочного зачатия” (т. е. такого, при котором наследственная ответственность за первородный грех оказалась бы снятой).

    Организационные особенности православия определились в значительной мере спецификой политического строя Византийской империи. Клир в православии не так резко отделен от мирян (причащение под обоими видами для мирян, нет безбрачия духовенства); отсутствует централизованная организация (национальные церкви на деле вполне автономны по отношению к Вселенскому патриарху, авторитет которого и теоретически ниже авторитета соборов); допускается богослужение на национальных языках.

    РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ ПРАВОСЛАВИЯ В РОССИИ. С 14 в. на Руси усваиваются идеи византийских исихастов (кружок Сергия Радонежского, Нил Сорский и т. п.). При этом, в отличие от византийского православия, догматическое теоретизирование отступает на задний план сравнительно с наивным реализмом (напр., в спорах 14 в. о материальности рая — см. Послание архиепископа Новгородского Василия ко владыке Тверскому Феодору.— В кн.: Поли. собр. русских летописей, т. 6. СПб., 1853). В 15—16 вв. русское православие выдерживает борьбу с рядом еретических движений, а в рамках ортодоксии клерикальный этатизм иосифлян оттесняет более “духовные” и философски содержательные тенденции нестяжателей (см. Нестяжательство). С 16 в. особое значение приобретает религиозное осмысление возникающей державы как “Третьего Рима”; ощущается настроение мессианической исключительности (православие почти отождествляется с русской державой, правоверие даже греков оказывается под подозрением). С этой же проблематикой связаны и споры 17 в., приведшие к расколу (см. Старообрядчество): в них речь шла об отношении к религиозной традиции русской национальности и о социальной позиции церкви.

    Уже в 17 в. и особенно после реформ Петра I, приведших к резкому размежеванию общекультурной и церковной жизни, богословие принимает западно-схоластический характер и культивируется в замкнутом кругу, за пределами которого получают распространение идеи антиклерикального просветительства. В рамках церковного богословствования черты православия стираются под натиском западных влияний; так, образцом для догматического трактата Феофана Прокоповича — на латинском языке — служила протестантская догматика И. Герарда, образцом для главного сочинения Стефана Яворского “Камень веры...” — труды иезуита Беллярмина (см. Koch H. Die russische Orthodoxie im petrinischen Zeitalter. Ein Beitrag zur Geschichte westlicher Einflüsse auf das ostslavische Denken. Breslau—Oppeln, 1929). Борьбу за реставрацию исихастской мистики ведет Паисий Величковский (1722—94) (перевод аскетико-мистической византийской литературы — т. н. “Добротолюбие...”, ч. 1—3. M., 1793; ср.: Яцимирский А. И. Возрождение византийско-болгарского религиозного мистицизма и славянской аскетической литературы в XVIII в. Харьков, 1905), в 19 в. его дело было продолжено Оптиной пустынью.

    К кон. 30-х IT. 19 в. за пределами духовно-академического богословствования, в отталкивании как от материалистических и атеистических учений, так и от официозных тенденций складывается славянофильство, связывавшее идею православия с “русской идеей”, т. е. консервативно понятой “народностью”, и с патриархальными формами общественной жизни. При этом у славянофилов осталось неясным соотношение между православием и националистическим мессианизмом: если видеть в православии некий общечеловеческий принцип (что не соответствует историческим судьбам православия), то “народность” может иметь значение только в своем отношении к этому принципу, если же переносить акцент на “народность”, то православие — “веры племенной богатство” (Хомяков), т. е. один из атрибутов национального. На фоне религиозно-философской жизни Запада славянофильство предстает как аналогия католическим и протестантским попыткам переосмыслить данности религиозной традиции в контексте романтического и постромантического историзма (Оксфордское движение в англиканстве, движение в немецком католицизме, приведшее к возникновению т. н. старокатолицизма, философия Розмини в Италии и т. д.). В монашеских кругах это время отмечено оживлением интереса к практическим аспектам исихазма (физиологическая техника молитвы, см.: Брянчанинов Игнатий. Аскетические опыты, ч. 1—2. СПб., 1865). Заявки славянофилов на создание оригинальной религиозной философии были в систематической форме реализованы в творчестве В. С. Соловьева. Настаивая на ортодоксальности своего учения (цель его — “оправдать веру отцов”), Соловьев напряженно искал в то же время трудного и вызывающего большие споры преобразования православия в духе идеала свободы мысли и интеллектуального прогресса. Со сходными тенденциями связано возрождение этики православия у Ф. М. Достоевского, испытавшего влияние мистического психологизма в духе Исаака Сирина и исихазма; в “Братьях Карамазовых” Достоевский антиномически расщепляет идею православия: старец Ферапонт — это эмпирическое лже-православие с его грубостью, обскурантизмом и тираничностью, старец Зосима — это сама идея православия с вековыми традициями тонкой духовности.

    Если Хомяков и особенно Соловьев и Достоевский стремились предельно расширить мировоззренческую структуру православия, то на правом фланге религиозной философии возникает стремление замкнуть ее и резко противопоставить гуманизму либерального толка. Эта тенденция характерна для К. Леонтьева (ср. его критику Достоевского в брошюре “Наши новые христиане”, 1882), положившего начало аморалистической эстетизации православия (типичной затем для поры символизма); с еще большей остротой это проявляется у В. В. Розанова (Около церковных стен, Т. 1--2, СПб.. 1906; Русская церковь и др. статьи. Париж, 1906). Также и для свящ. Я. Флоренского, стремившегося перенести в церковную науку изощреннейшие приемы дискурса т. н. серебряного века, характерно подчеркивание именно тех моментов традиционного православия, которые своей суровой архаичностью в наибольшей степени создают шок для современного сознания (О духовной истине. Опыт православной феодицеи. М-, 1913 — здесь анализ православия как замкнутой мировоззренческой структуры достигает филигранной разработанности).

    РУССКОЕ ПРАВОСЛАВИЕ в 20 в. испытало резкое крушение всех прежних навыков жизни православного опыта, что во многом определило опыт западных христиан. В изгнании и среди гонений 20—30-х гг в СССР крайняя внешняя скудость порой делала возможной редкую духовную свободу, сосредоточение на самой сути христианства (об этом опыте наиболее адекватно напоминает митрополит Антоний Сурожский (Блум, род. 1914), выросший в парижском изгнании и действующий в Лондоне проповедник и духовный писатель, выразивший вневременные ценности православия). В то же время испытания вызвали институциональные кризисы, расколы и разделения: в СССР — возникновение в нач. 20-х гг. “обновленчества”, движения т. н. “непоминающих” и Катакомбной церкви, после обнародования в 1927 “Декларации” митрополита Сергия о лояльности к советскому режиму, и др.; в церковной жизни русской диаспоры — расхождение с 1922 по вопросу о статусе монархической идеи двух направлений: “карловацкого” (ныне “Русская Православная Церковь За Рубежом”) и “евлогианского” по имени митрополита Евлогия (Георгиевского, 1868—1946; почти все известные богословы и философы русской диаспоры принадлежали ко второму направлению). Атмосфера патриотического порыва, возникшая во время 2-й мировой войны, побудила власти пойти на уступки Русской Православной Церкви, в частности было открыто 8 семинарий и две Духовные академии, начал выходить малым тиражом “Журнал Московской патриархии”. На рубеже 50—60-х га начинает миссионерскую деятельность среди современных интеллигентов о. Александр Мень (1935-90).

    В русской диаспоре сложился новый тип православного священника, далекий от “семинарщины” и бытовых традиций “духовного сословия” старой России, но удалявшийся и от романтизма русских мистиков предреволюционной поры (о. Александр Ельчанинов (1881—1934), идр.). Иной, сугубо реставраторский характер имеет духовность Русской Православной Церкви За Рубежом, имеющая своим центром монастырь Джорданвиль в США. На основе древнецерковных традиций, но с учетом нового опыта русской диаспоры разрабатывал учение о Церкви как единении всего народа Божьего вокруг Евхаристии о. Николай Афанасьев (1893—1966) (невозможность “иной власти, кроме власти любви”, высокое достоинство мирян как хранителей единства Священного Предания и т. д.). Его экклезиология оказала влияние и за пределами русского православия, с направлением, заданным ей, связана работа греческого богослова епископа Иоанна Пергамского (Зизиуласа).

    Для углубленного понимания наследия отцов церкви и византийского мистико-аскетического богословия важное значение имеют работы о. Георгия Флоровского “Восточные Отцы IV века” (1933), “Византийские отцы V—VIII веков” (1934) и его концепция “неопатристического синтеза”, обращение к богословско-философским идеям св. Максима Исповедника, начавшееся еще в предреволюционной России (работы Епифановича), особый интерес к православной мистике св. Симеона Нового Богослова (издания текстов епископом Василием Кривощеиным в серии “Sources chrйtiennes” и его исследование “Dans la lumiиre du Christ: St. Symeon le Nouveau Thйologien”, 1980) и византийских исихастов (труды о. Иоанна Мейендорфа (1926—92), и прежде всего его “Введение в изучение Григория Паламы”, 1959 (MeyendofffJ. Introduction a l'йtude de Grйgoire Palamas, 1959, рус. пер. 1997), а в русской православной диаспоре являлись такие плоды усвоения иконной традиции, как труды по богословию иконы Л. А. Успенского. В настоящее время в России наблюдается возрождение серьезных штудий, продолжающих инициативы русской православной науки в изгнании (работы Г. М. Прохорова, А. И. Сидорова, В. М. Лурье, историко-богословские труды о. Илариона Алфеева, посвященные творчеству Исаака Сирина и Симеона Нового Богослова, и др.).

    Лит.: Поселянин Е. {Погожее Е. Н.). Русская Церковь и русские подвижники 18 в. СПб., 1905 (репринт: Сергиев Посад, 1991); Спасский А. А. История догматических движений в эпоху Вселенских Соборов. Сергиев Посад, 1906; Зарин С. Аскетизм по православнохристианскому учению, т. 1, кн. 1—2. СПб., 1907; Попов И. В. Идея обожения в древневосточной церкви. М., 1909; Успенский Ф. П. Основной характер греко-восточного православия. Казань, 1911 ; Иеромонах Алексий (Кузнецов). Юродство и столпничество. Религиознопсихологическое исследование. СПб., 1913; Глубоковский Н. Н. Православие по его существу. СПб., 1914; Минин П. Главные направления древнецерковной мистики. Сергиев Посад, 1916 (переизд. в кн.: Мистическое богославие. Киев, 1991, с. 337—391); Болотов В. В. Лекции по истории древней Церкви. Пг., 1918 (репр.: М.. 1999);ЛдрпашевА. В. Очерки по истории Русской Церкви, т. 1—2. Париж, 1959 (репр.: М-, 1991,1993); КарташееА. В., прот.А. Шмеман. Исторический путытравославия. Париж, 1985 (репр.: M., WО); Аверинцев С. С. Византия и Русь: два типа духовности.— “Новый мир”, 1988, № 7,9; Русская Православная Церковь 988—1988. Очерки истории, вып. 1—2. М., 1988; Успенский Л. А• Богословие Иконы Православной Церкви. Изд-во западноевропейского Экзархата, Моск. Патриархат, 1989; Федотов Г. П. Святые древней Руси. М., 1990; Он же. Стихи духовные. Русская народная вера по духовным стихам. М., 1991; Лосский В. Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. М., 1991; Архиепископ Сергий (Страгородский) Православное учение о спасении. М., 1991; Добротолюбие, I—V. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992; игумен Экономнее И. Православие, Византия, Россия. М., 1992; ЯннарасХ. Вера Церкви. Введение в православное богословие, пер. с новогреч. М., 1992; Христианство.— Энциклопедический словарь, т. 1—3. М., 1993—1995; КарташееА. В. Вселенские Соборы. M., W4;XwoeB. М. Святость. Краткий словарь агиографических терминов. М., 1994; Поспелоеский Д. В. Русская православная Церковь в 20 в. М.. 1995; Языкова И. К• Богословие иконы. М., 1995; прот. Иоанн Мейендорф. Православие в современном мире. М., 1997; АлфеевИ., иеромонах. Православное богословие на рубеже столетий. М., 1999; JugieM. Theologia dogmatica christianonim orientalium, v. 1—5. P., 1926—35; JycmuH (Поповип), apXUM. Догматика Православие Церкве, т. 1—3. Београд, 1932—1980; Heiler f. Urkirche und Ostkirche. Münch., 1937, Arsénié” N. Ostkirche und Mystik, 2 Aufl. Münch,, 1943, Onasch K. Geist und Geschichte der russischen Ostkirche. B., 1947, SchaederH; Müller L., Schneider R. Die stkirche und die russische Christenheit, hrsg. von E. Benz. Tub., 1949; Janin R., Les Églises orientales et rites orientaux, 4 ed. P., [1955]; Benz E. Geist und Leben der Ostkirche. Hamb., [1957]; Bratsiotls P. Die orthodoxe Kirche in griechischer Sicht. Stuttg., 1959; Gordilio M. Theologia orientalium cum latinorum comparata, 1.1. Romae, 1960; Onasch K. Einführung ω die Konfessionskunde der orthodoxen Kirchen, B., 1962; Koch H. Kleine Schriften zur Kirchen — und Geistesgeschichte Osteuropas. Wiesbaden, 1962; Demeirakopoulos G. H. Dictionary of Orthodox Theology: A Summary of the Beliefs, Practices and History of the Earstern Orthodox Church. N. Y, 1964; Dogmatica et symbolica monumenta orthodoxae catholicae ecclesiae, v. 1—2, 2 ed. Graz, 1968; IvankaE. v. Repertorium der Symbolie und Bekenntnisschriften der griechisch-orthodoxen Kirchen. Düsseldorf, 1969; Beck H.-G. Kirche und theologische Literatur im byzantinischen Reich, Münch., 2. Ausg., 1977; Die Geschichte der orthodoxen Kirche im byzantinischen Reich. Gott., 1980; HusseyJ. M. The Orthodox Church in the Byzantine Empire. Oxf., 1985; Hauptmann P., Stricker G. Die Orthodoxe Kirche in Russland. Dokumente iher Geschichte (860—1980). Gott., 1988 (частичный рус. пер.: Русская Православная Церковь в советское время. Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью, кн. 1—2. M., 1995).

    Библ.: AttwalerD. A list of books about the Eastern churches. Newport, I960.

    С. С. Аверинцев