Akademik

3. РАЗЛОЖЕНИЕ ШЛЯХТЫ (XVII в.). — XVII и XVIII века — это период все глубже развивающегося процесса разложения шляхты. Победив города и совершенно поработив крестьянство, шляхта продолжает стремиться к упрочению своей позиции как сословия, имеющего монопольную власть в стране. Но производство хлеба силами крепостных, сплав его в Гданск (Данциг) и завоевание в украинских степях новых пахотных территорий и новой даровой рабочей силы ни в какой мере не вызывали необходимости в техническом прогрессе. Сельскохозяйственная культура не только не развивалась, но, наоборот, падала. Города, политически разбитые и быстрым темпом шедшие к полному разорению, с ремеслами и торговлей, парализованными шляхетскими антигородскими таможенными законами, совершенно не развивались в средоточия культурной жизни. Шляхетская и магнатская потребность в роскоши покрывалась почти полностью заграничным импортом. Краковский университет погрязал в средневековьи, и даже поездки шляхетской молодежи в заграничные университеты становились все более и более редкими.
       Победив в политической борьбе, шляхта стала фактором общественной реакции. Все усилия шляхты были обращены к подавлению крестьянских бунтов и к дальнейшему подчинению ненавистных шляхте городов. XVII в. — это период крестьянских бунтов, находивших поддержку в антишляхетской борьбе казаков. Шляхта живет в страхе перед крестьянскими бунтами и свое спасение видит в еще большем порабощении крестьян и в еще большей опеке над ними католической церкви. Сама шляхта становится суеверной, темной, ультраклерикальной.
       Решающим фактором во всей польской культурной жизни становится теперь орден иезуитов, который держал в своих руках все школы, впрочем очень немногочисленные и доступные исключительно для шляхетских сынков. Период этот называют даже иногда иезуитским периодом.
       Как напоминание об уже угасающей эпохе выделяется Вацлав Потоцкий (1625—1693), последний польский арианин, к-рый к старости, под угрозой изгнания, принял католицизм. Его поэтическое наследство колоссально: оно содержит около трехсот тысяч строк. Главное его произведение — поэма «Хотимская война», в двенадцать тысяч строк, принадлежит к классическим произведениям польской литературы. Поэма эта долгое время сохранялась в рукописи и была издана только в 1850.
       Этот период однако дал много сатириков, из к-рых самым выдающимся был велико-польский магнат Кристоф Опалинский (1610—1656), человек очень образованный, подражавший римским сатирикам. Его многочисленные сатиры обращены прежде всего против шляхетского своеволия. Сатиры Опалинского дают очень мрачную картину Польши того времени. В них находим картину страшного угнетения крестьянства, удерживаемого в темноте и принудительно спаиваемого (крестьяне были обязаны потреблять известное количество производимого шляхтой пива или водки), жалкого состояния школ, продажности чиновников, особенно судей, упадка городов, ремесел и торговли. Из сатир Опалинского явствует, что депутаты и сенаторы в сейме всегда пьяны, что при дворе короля Владислава IV нужно все время остерегаться, чтобы вместе с едой не проглотить мышьяку, и т. д. Самой любопытной является сатира «На крестьянские тяготы и гнет», в к-рой Опалинский рассказывает о страшном угнетении крестьян, о том, как их вешает первый попавшийся господский чиновник по любому поводу или совсем без повода, ибо ведь «крепостной — не человек». — Автор предостерегает шляхту, что такое обращение с крестьянами должно вызвать крестьянские бунты, угрожая гибелью всему государству.
       Сатириком был и брат Кристофа, Лукаш Опалинский (1612—1662). Из писателей этого периода можно упомянуть еще следующих: Андрея Максимильяна Фредро (1621—1679), Иеронима Морштына (1581—1645), Андрея Морштына (1613—1693), Самуэля Твардовского (1600—1660), Веспасьяна Коховского (1633—1700), Станислава Ираклия Любомирского (1642—1702).
       Особого внимания заслуживает также шляхтич из окрестностей Равы, воспитанник иезуитской школы Ян Пасек (1636—1701). Это — необыкновенно характерная фигура. Чрезвычайно талантливый рассказчик, он оставил очень живо написанные мемуары, к-рые навсегда останутся красноречивым памятником нравов польской средней шляхты XVII в. Пасек — это человек, считающий поляков избранным народом, к-рому специально покровительствуют богоматерь, бог и ангелы. Шляхта, ее взгляды и нравы представляются ему верхом совершенства, и поэтому он с полной откровенностью рассказывает множество таких деталей из собственной жизни и из жизни собратьев-шляхтичей, которые могут вызвать сейчас лишь отвращение. Высокопарная патриотическая фразеология переплетается у него с откровенным рассказом о бесстыднейшем обкрадывании «возлюбленной отчизны», о чем он сообщает как о явлении, само собой разумеющемся. Свои методы обращения с крестьянами он также не только не скрывает, но даже гордится ими. Уже самый факт, что Пасек так охотно рассказывает о них, неопровержимо свидетельствует, что это были общепринятые методы обращения с крепостными. Шляхта того времени зачитывалась этими мемуарами, написанными с «юмором» и темпераментом. Да и не только шляхта того времени. Мемуары Пасека вплоть до настоящего времени выходят все новыми изданиями и постоянно находят своих читателей. Мицкевич очень высоко ценил мемуары Пасека из-за их литературных достоинств.
       

4. РАЗЛОЖЕНИЕ ШЛЯХЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА (XVIII в.). — В XVIII веке быстро развивается процесс разложения шляхетского государства. Города доведены уже до разорения, ремесла почти исчезли. Эксплоатация крестьянства возросла до чудовищных размеров; по свидетельствам современников, крестьяне были похожи больше на зверей, чем на людей.
       Изменилось также и положение Польши среди европейских государств. В то время как раньше Польша была могущественнейшим государством на востоке Европы, гранича на западе с раздробленной хаотической Германией, а на востоке со слабым Московским государством, при открытых для всех «диких полях» Украины, — теперь она очутилась между двумя быстро крепнущими и способными к дальнейшему развитию государствами — Пруссией и послепетровской Россией.
       Наиболее распространенной литературой того времени является панегиристская литература в стиле напыщенного барокко, бесконечные панегирики, сочиняемые придворными поэтами в честь вельмож, их жен, их лошадей, их садов и т. д. Писались они испорченным польским языком, с обильным употреблением латинских слов и оборотов, которые должны были свидетельствовать об утонченном образовании пишущего.
       Документом эпохи могут служить мемуары брестского кастеляна Мартина Матушевича (ум. 1784), изданные в первый раз только в 1876. Эти мемуары во всей наготе раскрывают ужасное политическое, умственное и моральное разложение в Польше в первой половине XVIII века. Подобно Пасеку, но в еще большей степени, автор являет собой пример человека, настолько разложившегося, что им утрачено всякое чувство морали. О самых позорных явлениях — о продажности судей и вообще высших чиновников, о срыве сеймов за денежные взятки, получаемые из-за границы, о разврате и разнузданности — автор говорит как о вещах, совершенно обыкновенных и естественных.
       Не менее знаменательным для этой эпохи является изданный в тот период «научный» труд — огромный гербовник, т. е. книга, заключающая в себе точный список всех польских шляхетских семей, с рисунками их гербов и со сведениями обо всем, что могло послужить к прославлению шляхетских родов. Автором этого произведения, завоевавшего длительную и широкую популярность среди всей польской шляхты, был иезуит Каспер Несецкий (1684—1744). Когда речь шла о женитьбе сына или о выдаче замуж дочери, прежде всего справлялись, что говорит Несецкий о роде претендента или претендентки, о их предках и их родстве. Лицу, к-рое не попадало в этот альманах Несецкого, был закрыт доступ в родовитое общество, если только это лицо не было щедрым представителем «северной Семирамиды», как называли тогда Екатерину II, или же короля Фридриха Прусского. Перед такими персонами двери польских магнатов были раскрыты широко и их никто не спрашивал о происхождении.
       Об интеллектуальном уровне того времени еще ярче, чем Несецкий, свидетельствует четырехтомный труд ксендза Бенедикта Хмелевского (ум. 1763) под заглавием, заполняющим почти целую страницу. Это — беспорядочный набор сведений из области теологии, истории, географии, политики, математики, зоологии, ботаники, минералогии и т. д., смешанных с советами и сведениями, не превышающими уровень суеверной старухи. Например, как отогнать градовую тучу: «градовой туче показать большое зеркало и выставить против нее — она обратится в другую сторону». Между географическими сведениями вкраплена подробная информация о находящихся в разных городах религиозных реликвиях. Например в одном итальянском городе «под стеклом находится платье пресвятой богородицы, плитка, на которой она готовила себе, Исусу Христу и Иосифу еду», и т. д.
       Известным рифмоплетом того времени был иезуит Иосиф Бака, имя которого потом вошло в пословицу. «Стихи а ля Бака» — это обозначало стихи, совершенно лишенные смысла.
       При всем том однако и в этом гнилом веке раздавались голоса, призывающие критически взглянуть на существующее положение вещей. Для того чтобы разобраться, хотя бы приблизительно, в источниках, питающих эти голоса, надлежит сказать несколько слов о своеобразных условиях того времени. В XVIII веке польская шляхта не только количественно, по сравнению с общим населением, превышала шляхетское сословие других стран, но и экономическая диференциация внутри нее была так велика, как нигде. Привилегированное сословие в Польше в конце XVIII века составляло 8,5% общего количества населения (всего населения 8,8 млн.) и разделялось на поместных, являвшихся собственно господствующим классом, — 318 тыс. — и серячков — 407 тыс., частично совершенно безземельных, частично обладавших мелкими клочками земли, обрабатываемыми самими собственниками. По этой причине в шляхетское сословие в Польше входили такие общественные элементы, к-рые никак нельзя подвести под категорию помещиков-крепостников. Кроме того между самими владельцами фольварков существовали крупные различия не только в отношении количества земли, но и в отношении способа ведения хозяйства. В то время как одни, представлявшие тогда значительное большинство, считали, что единственное средство увеличения падающей рентабельности фольварков и укрощения крестьянских бунтов — это усиление барщинной эксплоатации, другие, наоборот, предпочитали предоставление крестьянству нек-рых минимальных льгот, не затрагивающих шляхетских привилегий, а также хозяйственное укрепление городов, находившихся в состоянии упадка.
       К этому следует прибавить, что к тому времени, особенно под конец XVIII столетия, в Польше уже существовали основанные магнатами мануфактуры. В последнем тридцатилетии XVIII в. в Польше уже насчитывалось до трехсот мануфактур. Имелась уже также, особенно под конец существования польского шляхетского государства, довольно многочисленная интеллигенция, чаще всего шляхетского происхождения, занимавшая места в сильно разросшемся государственном аппарате, на военной службе, в поместьях магнатов и т. п. К этой интеллигенции следует причислить также известную часть ксендзов, нередко мещанского происхождения. Принимая живое участие в общественной жизни, эти ксендзы выступали как представители того направления, которое для успокоения крестьянства, а позднее и бунтов якобински настроенных городских подмастерьев, считало необходимым проведение некоторых очень умеренных и приспособленных к интересам шляхты буржуазных реформ по французскому образцу; эти реформы всегда связывались с сильно подчеркнутым стремлением к усилению королевской власти.
       Эти шляхетские реформаторы и эти ксендзы в роли реформаторов имели очень небольшое влияние и были чрезвычайно слабы по сравнению с реакционной массой шляхты — не только потому, что общественная база, на к-рую они опирались, была очень узка, но и потому, что они и не хотели и не могли двинуть на борьбу широкие народные массы. Они хотели не уничтожить, а лишь реформировать сословное шляхетское общество, обреченное на гибель.
       Они оставили после себя обширную литературу, но эта литература не отражала действительного состояния умов шляхетского общества. Между ними и этим обществом был большой разрыв. Позднее, вплоть до сегодняшнего дня, польская буржуазия широко использовала эту литературу для создания и популяризации легенды о том, что в Польше будто бы не было классовой борьбы, ибо шляхта якобы сама проводила реформы в пользу народа.
       Шеренгу писателей, провозглашающих буржуазные реформы, опирающиеся на усиление королевской власти, открывает уже в первой половине XVIII в. бывший король Польши Станислав Лещинский (1677—1766), к-рый, находясь в эмиграции во Франции, написал книгу под названием «Свободный голос, обеспечивающий свободу». В этой книге он требует облегчения положения крестьян и высказывается за ограничение привилегий шляхты. Работа Лещинского распространялась в Польше только в рукописных копиях, отпечатана же была за границей.
       Тенденция повышения уровня просвещения нашла свое выражение в школьной реформе, связанной с именем ксендза Станислава Конарского (1700—1773), который реформировал польские школы, приблизив их к французским образцам, но сохранил при этом их сословный, исключительно шляхетский характер. Основанная им школа — collegium nobilium, — как уже видно из самого названия, была предназначена только для шляхетских сынков. Для нужд школьного театра он переводил пьесы Корнеля, Расина, Вольтера и сам написал стихотворную пьесу «Трагедия Эпоманонды», направленную против шляхетского своеволия. Самым известным трудом Конарского является однако обширный политический трактат под заглавием «О действительном способе советов».
       Польская литература XVIII в., поскольку она находилась под влиянием французского просвещения, носит дидактический характер. Особенное развитие получила басня. Публицистические жанры (политический трактат, памфлет) преобладали над чисто художественными.
       В то время развивались и журналы. Первый польский периодический журнал появился еще в 1651 в Кракове, но расцвет журнального дела начался только в конце XVIII в., когда в Польше число журналов дошло до 90. Самым известным был «Монитор», редактором к-рого был иезуит Франциск Богомолец из Белоруссии (1720—1784), считающийся также первым польским сценическим писателем; он — автор 25 театральных пьес, частью являющихся переработкой французских классиков, частью оригинальных. Это — морализующие пьесы, написанные для шляхетских школьных театров.
       Польша была знакома также с воззрениями на литературу французских теоретиков. Франциск Ксаверий Дмоховский (1762—1808) написал поэму под заглавием «Искусство рифмотворчества» (1788), являющуюся частично переводом, частично переработкой «Поэтического искусства» Буало. Дмоховский однако выступал против известных «трех единств» классического французского театра.
       Из выходивших в то время журналов литературный характер имели «Приятные и полезные забавы» (1770—1777), редактором которых был иезуит Адам Нарушевич (1733—1796), известный прежде всего как автор многотомной «Истории польского народа», написанной по поручению короля Станислава Августа. Политическая тенденция, проникающая историю Нарушевича, — это стремление к усилению королевской власти.
       Превосходнейшим подражателем французским образцам и одновременно вполне оригинальным польским писателем, самым выдающимся представителем литературы того времени был Игнатий Красицкий (1735—1801). Красицкий, происходивший из разорившейся аристократической семьи, стал ксендзом, а затем епископом и архиепископом. Вольтерианец, человек энциклопедических знаний, он был прежде всего исключительно талантливым писателем-сатириком. Писал он по-польски, простым, ясным и одновременно изящным языком. Как и все выдающиеся представители того времени, он, осмеивая пороки шляхты, призывал к созданию сильной королевской власти. Его вольтерьянство было очень умеренным и предназначенным исключительно для внутреннего употребления высшего общества. Он держался того мнения, что «неверие» подрывает нравственность, особенно у «темных людей», и был далек от мысли о каком бы то ни было отделении «католической церкви от отчизны».
       Из его чрезвычайно богатого литературного наследства на первый план выдвигаются «Басни», по форме являющиеся подражанием Лафонтену, но по содержанию совершенно оригинальные. Необыкновенная лапидарность соединяется в них с ясностью стиля, простотой, изяществом и безукоризненностью польского языка. При всем блеске юмора и остроумия «Басни» овеяны духом пессимизма. Красицкий видит пороки умирающего шляхетского мира, но не видит выхода. Заслуживают также быть отмеченными героическо-комические поэмы Красицкого: «Мышейда», «Монахомахия» и «Антимонахомахия», в которых осмеиваются бездельничество, пьянство, чванство и ужасающее невежество католических монахов. Красицкий однако оговаривался, что его сатира ни в коей мере не обращена против самой католической церкви. Прозаических сочинений Красицкий оставил значительно больше, чем стихотворных. Он составил первую общедоступную польскую энциклопедию в двух больших томах (1781), большинство статей которой принадлежит ему самому. Написал также восемь комедий, подражаний Мольеру, но они не имели большого успеха. Очень популярны были его повести и романы, носившие также сатирический характер. Басни Красицкого читаются и до сегодняшнего дня.
       Талантливым польским баснописцем был и Станислав Трембецкий (1735—1812). Мицкевич, сочиняя свои известные басни, шел скорее по следам Трембецкого, чем Красицкого. Трембецкий выступал в защиту угнетенного крестьянства. О шляхтичах, живших в варшавских дворцах, Трембецкий писал: «Пьют кровь и жрут тело стонущего люда». Это не препятствовало ему однако писать длинные поэмы в честь милостивых к нему магнатов. Трембецкий был вольтерьянцем, издевался над католическими святынями и прямо ненавидел католическую церковь.
       Вольтерьянцем и необыкновенно острым сатириком был также Фома Каетан Венгерский (1755—1787), писавший вольнодумные стихи в честь «разума без предрассудков» и беспощадно осмеивавший христианские святыни.
       Человеком совершенно иных убеждений являлся Франциск Карпинский (1741—1825), набожный и сентиментальный преромантик, пользовавшийся огромной популярностью, особенно среди беднейшей шляхты. Он является автором сентиментальных и религиозных песен, из которых некоторые поются в Польше до сегодняшнего дня.
       Особенного внимания заслуживает самый выдающийся из охарактеризованных выше общественных реформаторов Станислав Сташиц (1755—1826). Человек огромных знаний, горячий защитник крестьян и мещан против гнета шляхты, Сташиц описывал положение польских крестьян, отброшенных к такому уровню жизни, что они, как уже отмечено, «стали скорее походить на зверей, чем на людей». Однако Сташиц не требовал полного освобождения крестьян, он домогался лишь перевода их на чинш и то лишь с согласия самой шляхты. Непоследовательным и половинчатым был Сташиц и в вопросах религии. После научной работы в Париже, куда он поехал после своего посвящения в ксендзы, он совершенно утратил веру в католические догматы, но однако не перестал быть ксендзом, хотя и не совершал служб. Перу Сташица принадлежат поэтическое произведение под заглавием «Человеческий род — дидактическая поэма» и ряд политических трактатов, из которых главнейшие — «Замечания о жизни Яна Замойского» и «Предостережения Польше». Имя Сташица сыграло большую роль как политический символ в радикальном кулацком крыле крестьянского движения в Польше после 1905.
       Не менее выдающимся общественным реформатором был ксендз Гуго Коллонтай (1750—1812). Образование он получил в Париже и находился под сильным влиянием просветительства. Сыграл большую роль как реформатор школы. Упорно и долго стремился к реформе шляхетской республики. Свои взгляды изложил в известном сочинении «Несколько писем анонима». Кроме многочисленных актуальных политических брошюр Коллонтай является автором философского сочинения, в котором пытается найти основу этики не в догматической религии, а в опыте и мышлении.
       В заключение этого обзора истории польской литературы до конца XVIII в. следует упомянуть имя человека, стоявшего на рубеже двух эпох, — Юлиана Урсына Немцевича (1757—1841), умершего в эмиграции в Париже после поражения восстания 1830. Немцевич принимал деятельное участие в политической жизни шляхетской Речи Посполитой в последние годы ее существования, но литературную деятельность начал развивать уже после раздела Польши.
       

II. ПОЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА НОВОГО ВРЕМЕНИ.
       1. РОМАНТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА. — Польша конца XVIII и начала XIX вв. представляла собой страну с преобладающим натуральным хозяйством, которое однако начинало уже разлагаться под влиянием развития капиталистических отношений. Возникали предпосылки капиталистического хозяйства, появлялись мануфактуры, начинался процесс пролетаризации крестьянства. Рядом с господствующими классами — феодальными помещиками-магнатами и мелкопоместным дворянством — выросла городская буржуазия, к-рая начинала требовать своих прав, своего «места под солнцем». Одновременно усиление крепостнической эксплоатации вызвало крестьянское движение, выразившееся в ряде крестьянских восстаний. На основе разложения натурального хозяйства выявился процесс распада феодально-помещичьей государственности, развал государственного аппарата дворянской Польши. Прогрессивная часть дворянства (обуржуазившиеся дворяне) вместе с верхушкой буржуазии начала борьбу за оздоровление государственного строя Польши, за приспособление его к интересам капиталистического развития страны (Конституция 3 мая 1791).
       Развал польского феодально-дворянского государства облегчил соседям Польши — царской России, Австрии и Пруссии — разделы Польши. В 1795, после упорной и кровопролитной борьбы (восстание Костюшко), польское государство перестало существовать. Вскоре начал сказываться результат разделов — национальный гнет. Этот гнет с особенной силой обрушился на мелкопоместное дворянство и городскую буржуазию особенно в той части Польши, которая отошла к царской России. Здесь началась руссификация польских школ и университетов, лишение дворянской и буржуазной интеллигенции возможности продвигаться на государственной службе, в армии и т. д. Экономические мероприятия, проводимые царской властью, тормозили развитие капитализма в Польше. Мелкое дворянство и шедшая за ним городская буржуазия становились главной движущей силой в борьбе против разделов и положения, создавшегося после Венского конгресса. Между тем крупные помещики-магнаты спокойно мирились с национальным гнетом и искали у трона русских царей опоры против крестьянского движения, против демократизирующегося мелкого дворянства и требующей своих прав городской буржуазии. Так. обр. мелкопоместное дворянство и идущие за ним прослойки городской буржуазии становятся носителями и знаменосцами национально-освободительного движения. Эти слои пытаются вовлечь народные массы (крестьянство) в национально-освободительное движение. Мелкопоместная дворянская среда, ее чаяния и стремления, с традициями восстания 1794 и Наполеоновских войн, явилась той почвой, на к-рой выросла польская романтическая поэзия.
       Романтизм как литературное течение создал выдающихся поэтов: Мицкевича, Словацкого, Красинского. Сторонниками романтического течения стали те же слои, которые поддерживали национально-освободительное движение. «Освобождение в литературе, так сказать заговор в искусстве, было явлением близким к освобождению нации. Романтики были революционерами, потому ли, что почти все принадлежали к союзам (революционно-патриотическим союзам), потому ли, что в теории искусства не признавали авторитетов — говорит современный Мицкевичу литературный критик Мохнацкий» (цит. по статье Карла Радека, «Известия», 24 сентября 1934). Так. обр. польский романтизм был прогрессивным историческим явлением.
       В то же время польский романтизм имел и свою реакционную сторону. Дело в том, что, как в свое время указывал Энгельс, польская аристократия в 1830 ограничивала восстание той небольшой территорией, которую Венскому конгрессу угодно было назвать Царством Польским, она сдерживала порыв, обнаружившийся в других польских областях, она оставляла неприкосновенным рабство, благодаря которому крестьяне опускались до положения скота, унизительное положение евреев. В подавляющем своем большинстве романтики мечтали о восстановлении прежней Польши с ее феодальными классовыми отношениями, идеализировали ее прошлое, понимали восстановление польской независимости как возрождение шляхетского государства в лучшем, исправленном виде. Романтики стремились таким образом спасти обреченную на гибель шляхетскую Польшу, повернуть вспять колесо истории. В этом — реакционная сторона польского романтизма.
       Первые стихотворения Мицкевича (1822—1823) являются началом победоносного похода польского романтизма. Приспособленчество классиков, закрывавших глаза на трагические судьбы народа, на основные политические задачи эпохи, облегчало победу романтизма среди наиболее демократических кругов польского дворянства. Невиданная до сих пор в П. л. смелая, новая, свободная от условностей форма, тематика, не замкнуто-педантичная, а включающая в себя народные сказки и предания, страстность, творческая фантазия, патриотические настроения, проявлявшиеся несмотря на цензурные тиски, — все это вызвало громадный сдвиг в П. л. Этими умонастроениями проникнуто творчество великих польских романтиков, среди которых следует отметить вслед за мировыми именами Мицкевича и Словацкого также имя Антония Мальчевского (1793—1826) — автора поэмы «Мария» (1825), создавшей эпоху в П. л. пожалуй даже раньше Мицкевича. Мальчевский находился под сильным влиянием Байрона. Мальчевский мастерски и самостоятельно овладел новой романтической формой, ввел впервые в П. л. тему борьбы между гордым магнатом и мелким шляхтичем. Колорит в обрисовке природы и людей у Мальчевского — трагически-мрачный, сообразно с трагикой темы. Высокохудожественные описания природы, четкая характеристика всех героев делают из поэмы Мальчевского шедевр польской романтической поэзии.
       Гениальнейшим поэтом Польши и одновременно одним из великих мировых поэтов является Адам Мицкевич (см.), признанный вождь польского романтизма (1798—1855). Участник национально-освободительного движения, сосланный царским правительством, близкий в свое время к декабристам и Пушкину, Мицкевич откликнулся на вопросы своей бурной революционной эпохи гениальными произведениями, в особенности грандиозной 3-й частью «Дзядов» (1831), с ее монументальной импровизацией (по силе, смелости образов, выразительности, по содержанию — одно из замечательных произведений мировой поэзии). Поэзия Мицкевича, с ее патриотическим размахом, глубоким переживанием страданий угнетенного народа, глубоким протестом против национального гнета, против царских палачей, с ее монументальной поэтической формой, обладает высокой поэтической ценностью.
       Кульминационным пунктом в развитии творчества Мицкевича является его поэма «Пан Тадеуш», самое зрелое его произведение и в то же время «лебединая песнь» поэта. Не уступая по художественному мастерству мировым шедеврам литературы, «Пан Тадеуш», как и все творчество Мицкевича и вообще всего польского романтизма, отличается в то же время чертами узости, недостаточной глубиной в разрешении поставленных проблем. Как пламенный патриот Мицкевич возглавлял объективно-революционную борьбу польской шляхты, отстаивавшей в данный момент интересы всего народа, против царизма. Это давало могучий размах его творческому гению, но одновременно его патриотизм был все-таки специфическим шляхетским патриотизмом с его классовой ограниченностью. Отсюда религиозность и мистицизм Мицкевича и других романтиков — реакционная сторона их творчества. Неудачи польских восстаний, казалось, должны были бы открыть глаза Мицкевичу на причину этих неудач — на шляхетскую классовую политику правящих кругов Польши. Однако Мицкевич не смог подняться выше политического уровня своих собратьев по классу. Героизм, мученичество угнетенного народа, зверский гнет царского режима, бесчеловечная расправа с побежденной Польшей — все это Мицкевич глубоко трагически впитывает в себя и гениально выражает в своей поэзии. Но реального пути для борьбы с национальным гнетом, реальной программы действия, реального анализа причин народных бедствий Мицкевич не видит и не находит. Не будучи в силах указать польскому народу действительные средства для дальнейшей борьбы, он углубляется в дебри мистического-мессианизма. Начиная с 1834 — года появления «Пана Тадеуша», — Мицкевич как поэт замолкает и превращается в мистика-публициста. В течение 21 года своей дальнейшей жизни (умер в 1855 в Константинополе) Мицкевич ничего больше не внес в польскую литературу, как бы символизируя этим то что и самое могучее дарование не могло уже почерпнуть в польской шляхте содержания для творчества.
       Второй из великих романтиков — Юлий Словацкий (1809—1849, см.) — один из самых выдающихся и разносторонних поэтов. Первые, появившиеся в 1833, сочинения Словацкого, в к-рых сильно влияние Байрона и Шекспира, показывают нам всю многогранность его поэтического гения. Лирический гений Словацкого проявляется здесь во всем блеске. В этом отношении Словацкий превосходит Мицкевича и имеет мало равных в мировой литературе. Гибкостью, певучестью языка, богатством образов, полетом творческой фантазии Словацкий напоминает Шелли и Байрона. Словацкий обнаруживает также первоклассный драматургический талант. Словацкий — поэт, более всесторонний, более восприимчивый к западным влияниям, более смелый и революционный, нежели Мицкевич. Критическое отношение к шляхте, демократический взгляд на крестьянство, вольнодумное отношение к католической церкви и к религии вообще отличали Словацкого от Мицкевича. Эти два величайших поэта Польши не нашли при жизни общего языка и остались чуждыми друг другу. Это отчуждение объясняется не столько эмигрантскими дрязгами, интригами и задетым честолюбием, сколько более глубоким расхождением на почве политических убеждений. Среди польских романтиков Словацкий стоял на крайней левой благодаря своему отрицательному отношению к аристократии и феодально-шляхетскому прошлому. Отсюда понятно, почему польские консерваторы и католическое духовенство до самого недавнего времени (1930) упорно сопротивлялись переносу тела Словацкого из Парижа в Краков для похорон в гробнице польских королей, в то время как Мицкевича они удостоили этой чести уже в 1898. Однако Словацкий, несмотря на свою многогранность, несмотря на то, что он воспринял глубже зап.-европейскую демократическую мысль своего времени, тоже попал в идейный тупик вместе со всем романтизмом. В последние годы своей жизни Словацкий попал под влияние мистика Товианского, подобно Мицкевичу и ряду других писателей. И хотя мистический бред не завел Словацкого так далеко, как Мицкевича, все-таки в мистицизме Словацкий искал спасения для себя и для своего народа. Поэтому наряду с перлами творческой фантазии и подлинного искусства у Словацкого много темного, мистического, католического, и в этом мраке его гений теряет твердую почву. Из лирических стихотворений Словацкого образцом совершенства является его знаменитый ответ Красинскому «К автору трех псалмов», где он с большим блеском и силой бичует реакционного поэта-магната. Замечательным произведением, напоминающим «Дон-Жуана» Байрона, является «Бениовский» — незаконченная блестящая поэма, преисполненная сатирического задора и вскрывающая все основные элементы мировоззрения Словацкого. В «Бениовском» Словацкий свел счеты со своими врагами и определил свое отношение к Мицкевичу. Из трагедий Словацкого выделяются «Балладина», «Лилла Венеда», «Мазепа», «Серебряный сон Саломеи» и ряд «фрагментов» (незаконченных произведений): «Завиша Черный», «Самуил Зборовский», поэма «Король Дух», незаконченная трагедия «Горштынский».
       Чрезвычайно своеобразно отразил судьбы польского романтизма Сигизмунд Красинский (1812—1859, см.). Аристократическое происхождение и влияние отца, графа-царедворца, пресмыкавшегося перед Александром I и Николаем I, определили характер творчества Красинского. Всю жизнь терзаемый непреодолимыми для него противоречиями между патриотизмом и мировоззрением магната, защищающего свои поместья, Красинский пытается «философски» их побороть. Христианская католическая мораль, мистицизм, проповедь пассивности, признание старой шляхетской Польши благородной мировой жертвой, страдающей за все человечество, — все это у Красинского является выражением не только общих черт всего польского шляхетского романтизма. Красинский также сознательно защищает интересы польских магнатов.
       Действительно крупным поэтом Красинский является лишь в двух своих сочинениях: в «Иридионе» и «Небожественной комедии». «Небожественная комедия» — это шедевр творчества Красинского, где он с исключительной драматической силой и глубоким классовым чутьем, но с реакционными выводами поставил социальную проблему. Его безграничная ненависть к демократии, к народным низам базируется на правильной оценке исторической роли крестьянских и буржуазных масс, призванных в дальнейшем свергнуть магнатов и шляхту. В Париже, в Риме и во всей Европе он видит призрак социальной революции и всю силу своего таланта употребляет для борьбы с этим призраком. Два мира борются в «Небожественной комедии» — мир аристократии и мир демократии. Красинский видит силу врага и слабость католических шляхетских рядов. Вождь демократии Панкратий побеждает в этой борьбе, но, превратив в развалины старый мир, он не в состоянии построить новый, ибо, по мнению Красинского, только в содружестве классов возможно созидание. Победитель Панкратий погибает, побежденный Христом — символом любви. «Небожественная комедия» — единственная в своем роде попытка с позиций феодальной идеологии дать бой смертельному противнику аристократии — народным массам.
       Лирическая поэзия Красинского, его пространные рифмованные проповеди христианского смирения и покорного подчинения крестьянства шляхте никогда не пользовались успехом. Только самые ярые консерваторы, краковские клерикалы, старательно, но безуспешно раздували мнимое величие этой поэзии. Последние годы жизни Красинского преисполнены все усиливавшейся ненавистью против всего, что жизненно и прогрессивно в Европе.
       Из других поэтов этого периода, живших в эмиграции, следует упомянуть талантливого лирика «украинской» школы Богдана Залесского (1802—1886) и Северина Гощинского (1801—1876). Гощинский — неутомимый борец, участник восстания 1830—1831, стоял близко к «народным массам». Гощинский резко критиковал романтиков, оторванных от народа и народного творчества. Главное его произведение «Каневский замок», несмотря на существенные недостатки формы, является попыткой ввести в литературу украинское крестьянство и отличается меткой характеристикой типов, динамичностью, драматической напряженностью и прекрасными описаниями украинской природы. Гощинского, так же как и других романтиков, захлестнула волна мистицизма.
       Предвестником позднейшего мистического течения — «мессианизма» — является Стефан Гарчинский (1805—1834). Горячий патриот, Гарчинский во время восстания (1830—1831) писал революционно-патриотические стихотворения. Глубоко потрясенный неудачей восстания, Гарчинский стал мистиком. Он оказал большое влияние на Мицкевича. Особое место среди польских романтиков занимает Киприян Норвид (1821—1883). Его творчество отражает переходную эпоху от романтизма к позитивизму. Норвида можно считать последним романтиком и первым позитивистом. Как таковой он не был признан крупной буржуазией в эпоху ее зарождения и роста капитализма и умер в нищете, всеми забытый, на больничной койке. Произведения Норвида были «открыты» в последовавший за позитивизмом период романтического патриотизма и впервые напечатаны только в XX в.
       Романтическая П. л. создавалась в эмиграции. В основном она закончила свой путь развития в 30-х гг., после разгрома восстания. Мицкевич, Словацкий, Красинский создали в эти годы свои наиболее крупные произведения. Стержневая идея этой литературы — смиренные, христианские, мистические переживания прошлого Польши и такое же мистическое разрешение вопроса о ее будущем. Оторванный от конкретной политической и общественной жизни Польши, не учитывая и не понимая ни уроков прошлого, ни задач будущего, романтизм эмиграции, правда, поднимался до большой поэтической высоты и размаха, но, в конечном счете, оказался бессильным разрешить основные вопросы своей эпохи. Он не мог порвать с феодализмом и вынужден был искать выхода из тупика в феодальной идеологии — в религии. Так. обр. романтизм П. л. все больше и больше терял свое революционное значение и создал специфический, витающий в облаках романтический мистицизм, который в некоторой степени наложил свой отпечаток на все позднейшее развитие П. л., вплоть до последнего времени.
       

2. ОТ РОМАНТИЗМА К ПОЗИТИВИЗМУ. — В то время как великие романтики создавали свои крупнейшие творения, в разных частях Польши П. л. развивалась по-разному. Национальный гнет сказывался тяжелее всего в русской части Польши, так наз. Царстве Польском. Культурная жизнь этой страны замирала под ударами царской реакции, но одновременно постепенно намечались большие перемены в экономической структуре страны, росла промышленность, росли города, укреплялась экономическая связь с Россией и начинала складываться буржуазная идеология. Наименее давящими для развития П. л. были условия, сложившиеся в австрийской части Польши. Здесь талантливый лирик Корнелий Уейский (1823—1897), самый выдающийся из всех тогдашних галицийских поэтов, продолжал линию эмигрантского романтизма; он горько плачет над трагической судьбой своего народа и кончает пессимизмом. Одновременно следует отметить специфические особенности галицийских писателей. В Галиции магнатские семьи сильно связаны с династией Габсбургов, с феодализмом; австрийское правительство хотя и жестоко расправлялось с патриотическим движением, однако все больше нуждалось в поддержке польской шляхты.
       Если некоторые галицийско-польские писатели, как Уейский, скорбят, то одновременно у других замечаются беззаботность, обывательски-шляхетское довольство жизнью. Отсюда такое явление, как польская комедия одаренного Александра Фредро (1793—1876), отличающаяся блестящим юмором, прекрасным стихом, по нынешний день не сходящая со сцены. Юмор комедий Фредро — это не смех сквозь слезы великих юмористов. Он не затрагивает ни одной волнующей социальной проблемы. Юмор Фредро — это беззаботный смех сытого и довольного жизнью аристократа. Недаром поэт Гощинский (см.) резко выступал против Фредро за его антинациональное творчество: когда Польша в главной своей части, в Царстве Польском, обливалась кровью, Фредро создавал свои беззаботные стихи в своей «спокойной» Галиции.
       Та же беззаботность звучит в творчестве Винцентия Поля (1807—1872), реакционного апологета шляхетства, который с умилением и восторгом вспоминает о тех «добрых» временах, когда отец бил нагайкой взрослого сына за недостаточную почтительность к родителям.
       Особняком стоит талантливый, мало известный, почти забытый Ришард Бервинский (1819—1879). Это единственный радикал-демократ среди поэтов той эпохи и пожалуй единственный в Польше поэт, открыто выступивший в тот период против религии, страстный противник крепостного права, за свою революционную деятельность в период 1848 поплатившийся двумя годами Моабитской тюрьмы. Бервинский (как и в свое время Словацкий) ответил Красинскому на мистически-христианскую проповедь классовой любви резким, прекрасным по форме стихотворением. Среди лириков этой эпохи выделяются Теофиль Ленартович (1822—1893, см.) и Владислав Сырокомля (псевдоним Людвика Кондратовича, 1822—1862, см.). Стихотворения Ленартовича воспевают природу и быт польской деревни. Они отличаются простотой формы и изяществом. Владислав Сырокомля (Людвик Кондратович) создал поэтический жанр непринужденной поэтической беседы-рассказа. Он резко выступил против виленской шляхты, которая отвергла правительственный проект раскрепощения крестьян.
       Выдающимся поэтом в Царстве Польском в эпоху после 1830—1831 является Леонард Совинский (1831—1887). Главное его сочинение «Из жизни» — это попытка социально-философского анализа задач польского народа. Ему принадлежит перевод на польский язык «Гайдамаков» Шевченко.
       Наряду с поэзией развиваются постепенно роман и комедия. Выдвигаются такие писатели, как Иосиф Корженевский (1797—1863), сыгравший большую роль в развитии польского романа, и в особенности Иосиф Игнатий Крашевский (1812—1887, см.). Большое образование, реализм в передаче быта, демократические идеи, симпатии к крестьянству — все это дает Крашевскому почетное место в развитии польской культуры и в развитии реалистического творчества. Всестороннее творчество Крашевского, изумительное по размерам, по добросовестной кропотливой работе и громадной эрудиции, страдает в художественном отношении крупными недостатками. Талантливым романистом, изображающим гл. обр. старый шляхетский быт, является Сигизмунд Качковский (1826—1896). Следует также отметить цинического апологета аристократии, ярого реакционера, продажного царского агента Генрика Ржевуского (1791—1866), автора многих исторических романов.
       Умственные горизонты этой эпохи хотя постепенно и расширяются, но все-таки остаются еще очень ограниченными. Не преодолены пережитки шляхетского феодализма в сознании шляхты и реакционное влияние католической церкви. Современные философские идеи усваиваются руководящими кругами Польши в минимальной мере. Невежество так наз. образованных классов было поражающим. Царское правительство сделало конечно все возможное, чтобы воспрепятствовать распространению просвещения в Польше. Лишь в немецкой части Польши было заметно влияние германской культуры. Здесь философия Гегеля нашла своеобразных сторонников и истолкователей: Трентовский (1808—1869), Либельт (1807—1875), Цешковский (1814—1894), Голуховский и Петр Кремер (1806—1875). Все они так или иначе подвергаются влиянию немецкой классической философии, развивают главным образом религиозно-идеалистические элементы немецкого идеализма, а не диалектику. Характерно, что упомянутые писатели не имели большого влияния, и католическая философия десятки лет господствовала в польских университетах Галиции.
       Каждая из трех частей Польши постепенно начинала самостоятельно развиваться в зависимости от своих специфических условий. Соответственно с ними развивалась и литература. Ужасный гнет царского режима в русской части Польши, неразрешенный крестьянский вопрос, заторможенное экономическое развитие Царства Польского — все это влияло соответствующим образом на литературу. Но именно Царство Польское явилось очагом действительного национально-освободительного движения. Здесь развивались демократические идеи, отвергалось романтическое оправдание прошлого, намечались пути реальной буржуазной политики. Демократия создала себе центр в лице «демократического общества», резко восстававшего против помещиков, призывавшего к действию и освобождению крестьян. Все время, вплоть до восстания 1863, появляются тайные революционные патриотические организации, создаются заговоры, кончавшиеся обычно трагической гибелью их участников.
       

3. ЛИТЕРАТУРА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в. — Восстанием 1863, заранее в данных условиях обреченным на поражение, кончается целая полоса развития Польши в ее главной части — российской Польше. Выдвигается на первое место новый класс — буржуазия, начинавшая свое развитие в специфических условиях, — после окончательного разгрома всех попыток с оружием в руках отвоевать национальную независимость. Восстание 1863 возглавляло польское дворянство, к-рое конечно не могло разрешить стержневого для Польши крестьянского вопроса. Разгром восстания 1863, крестьянская реформа 1864, проведенная царским правительством в Царстве Польском с расчетом на усиление антипольской русификаторской политики, — все это создало совершенно новые условия социально-политического развития Польши, а также отразилось на развитии изменившей свой облик польской литературы.
       Романтизм к этому времени давно уже выдохся в эмиграции, а еще раньше в самой Польше, в ее разных частях. Австрийская часть Польши благодаря специфическим условиям Австрии и все усиливавшейся антирусской политике последней в национальном отношении продолжала оставаться в самых благоприятных условиях. Автономия Галиции давала полякам возможность относительно свободного развития своей культуры. Однако экономическая отсталость Галиции, нищета крестьян и мелкой буржуазии, отсутствие крупной промышленности, полное владычество помещиков, полное подчинение австрийской монархии кладут специфический отпечаток на литературу, создавшуюся в этой части Польши. Католицизм, тупая мещанская ограниченность, резко консервативная шляхетская идеология, гл. обр. восхваляющая шляхетское прошлое, филистерская мелочность во всем укладе жизни, тупой бюрократизм тяготеют над всей умственной и культурной жизнью Галиции. Хотя количество польских школ, научных учреждений и т. д. в Галиции довольно велико, гораздо больше, нежели в Царстве Польском, все же тупая обывательщина, полное отсутствие всякого размаха, всяких стимулов роста определяют убожество литературы в течение долгих лет. Долгие годы вклад Галиции в П. л. ничтожен во всех отношениях.
       И как раз в той части Польши, к-рая больше всего подвергалась национальному гнету (в Царстве Польском), происходит в 70—80-х гг. новый литературный подъем, отражающий и выражающий большие социально-экономические сдвиги. Крестьянская реформа расчистила путь для капиталистического развития страны. Укрепляется все больше и больше новый класс — буржуазия, растут города, промышленность, растет промышленный пролетариат. Крупные помещики и аристократия, в общем и целом никогда полностью не примыкавшие к национально-освободительной борьбе против царизма, теперь, после разгрома восстания, делаются еще более лойяльными по отношению к царской власти и стремятся лишь обогатиться путем сделки с нею и расширить свои поместья. Наступает новая эпоха для П. л., эпоха так наз. органической школы, позитивизма, реализма. Романтизм чрезвычайно обогатил П. л., главным образом поэзию. Но романтизм мельчал идеологически, по мере того как социально-политическое и экономическое развитие Польши все больше отнимало у него почву. Новые классы начали жить новой жизнью и создали литературу, новую по содержанию и по форме. Политические и национальные мотивы уходят на задний план. Выдвигаются вопросы повседневной жизни. Если в старом романтизме преобладала поэзия, то теперь выдвигается на первый план проза — повесть, роман. Буржуазия и думать не хочет о старых повстанческих идеях. Восстание 1863 осуждается как своего рода героическое сумасбродство. Патриотизм принимает характер приспособления к действительности. Изменяется тематика литературы. Она демократизируется. Героями романов и рассказов являются уже не борцы-патриоты, почти исключительно дворяне, с оружием в руках сражающиеся за независимость, а крестьяне, ремесленники, купцы, инженеры, буржуазные дельцы. Литература делается более городской. Но даже в период окрепшей буржуазии в литературе часто встречаются остатки неизжитой шляхетчины, полуфеодальной идеологии, наряду с новыми, буржуазными взглядами. Положительная сторона позитивистского течения выразилась в борьбе за науку, против мракобесия, за демократизацию культуры, за внимательное, добросовестное изучение окружающего мира и общества. Позитивизм — отъявленный враг романтического фантазерства, преклонения перед чувством, порывом, мистикой — смыкается тут с просветительством. Но в то же время позитивисты, как и польские просветители конца XVIII века, закрывали глаза на неслыханный политический гнет, стремились ограничиться лишь культурнической программой. Польский позитивистский реализм, отказываясь от национально-освободительной борьбы, выдвигал на первый план «трезвое мышление», кропотливое исследование всех мелочей обыденной жизни. Он отрицал огульно романтизм — даже его положительные стороны. «Никакой политики, политика нас погубила, давайте мирно культурничать» — таковы лозунги польского позитивизма.
       Отрыв культурничества от национально-политической борьбы обозначал в условиях царизма примирение с политикой царского самодержавия. За безоговорочное приспособление к царскому режиму были руководящие круги польской буржуазии и дворянства, к-рые тем самым пытались создать идеологический фронт против всякой попытки борьбы с царизмом. Иначе говоря, польский позитивизм являлся попыткой идейного вооружения буржуазии против растущего революционного пролетариата. Главной руководящей идеей позитивизма явилось мирное сотрудничество «всех поляков» в деле хозяйственного строительства Польши. Обострение классовых противоречий позитивистами старательно замалчивалось, и это понятно почему: бурное развитие капитализма, обрекавшее крестьян на нищету и толкавшее их в ряды резервной армии пролетариата, одновременно создавало возможность чрезвычайно быстрого обогащения для буржуазии. Поэтому дальше общегуманных фраз позитивисты не шли. Они проливали слезы над судьбой «бедных» крестьян, иногда и рабочих, бедных ремесленников — иногда и евреев, — но этот период не долго длился и выступление на историческую арену нового действительно революционного класса — пролетариата — заставило буржуазию и дворянство перейти к более четким классовым установкам, что нашло соответствующее выражение в новых литературных течениях.
       Главными представителями позитивистов-реалистов явились Прус, недолгое время Сенкевич, Свентоховский, Оржешко и ряд второстепенных писателей, вроде Балуцкого (1837—1901), талантливого поэта Адама Асныка (1838—1897), Адама Шимановского и др. Что касается литературных жанров, то на первый план выступают кроме романа, повести, исторического романа — драма, бытовая комедия. Прус, Свентоховский, Сенкевич проделали характерный путь развития, начав с демократических идей, филантропических воздыханий, окончив — один раньше, другой позже — в лагере контрреволюции.
       Болеслав Прус (Александр Гловацкий, 1847—1912, см.) наиболее полно отразил свои взгляды в образе героя романа «Кукла» — Вокульском, дворянине и купце вместе. Этот герой новой Польши представляет собой сочетание деляги, беззастенчивого, циничного в своих сделках, и нежно любящего некую «куклу» романтика. Роман должен убедить читателя, что торговля приемлема и для дворянства. Место действия произведений Пруса — гл. обр. город, среди персонажей преобладают городские жители: ремесленники, купцы, трудящаяся интеллигенция. Немногочисленные крестьяне и батраки в романах Пруса всегда изображены с большой теплотой и чувством и явно противопоставлены городским рабочим, которых Прус обычно рисует жестокосердными, испорченными, алчными. Прус добродушно подсмеивается над отсталостью крестьян, их темнотой, говором, но одновременно желал бы уберечь их от разлагающего влияния города. Наблюдательность, остроумие, добродушный смех и легкая ирония повествования способствовали тому, что Прус был одним из самых распространенных писателей своего времени. Стремление сохранить в неприкосновенности старый быт и внешний облик помещичьей деревни характеризует Пруса как писателя, не изжившего еще шляхетского мировоззрения. Шляхетским предрассудком Пруса является также его враждебное отношение к эмансипации женщин («Эмансипантки»). Нарастающая пролетарская революция встретила в Прусе ярого противника. Последнее его сочинение («Ребята») является циничным контрреволюционным памфлетом против революции 1905. Политическую физиономию Пруса характеризует то, что он всегда был антисемитом, а под конец своей жизни превратился в оголтелого черносотенца.
       Своеобразное место в П. л. этой эпохи занимает Элиза Оржешко. Элиза Оржешко (1842—1910, см.) как помещица, почти всю свою жизнь проведшая в родном поместье (б. Гродненской губернии), знала жизнь крестьянства и мелкопоместного дворянства. Отсюда понятно, почему главным образом представители данных классов являются героями ее романов. Уже в первых своих повестях Оржешко выступает за освобождение крестьян от крепостной зависимости и в то же время призывает к содружеству классов, к гуманности. Как истинная представительница позитивизма Оржешко увлекается естественными науками. В ряде сочинений Оржешко выступает против некоторых пережитков шляхетства в мировоззрении и в быту. Она страстно борется за экономическое равноправие женщин, за такое воспитание молодых девушек, к-рое давало бы им возможность заработка. Показывая в своих произведениях «честных» и трудолюбивых ремесленников, вышедших в «люди» крестьянских сынков и интеллигентов, она «допускает» их в дворянское «общество». Демократизм Оржешко ярче всего проявляется в ее рассказах и романах из еврейской жизни. Бесправные, забитые, живущие гл. обр. в городах, обреченные на нищету и постоянные издевательства, еврейские массы влачат самое жалкое существование. Царское правительство делало все возможное для использования травли евреев в своих угнетательских целях. В эту эпоху мужественно прозвучал голос Оржешко. Она отстаивала право еврейских масс на человеческое существование против зверского антисемитизма («Меер Иозефович»). Правда, Оржешко единственно возможное разрешение еврейского вопроса видит в ассимиляции евреев, но все-таки в свое время ее романы из еврейской жизни сыграли весьма прогрессивную роль. В период роста и расцвета буржуазии Оржешко была передовой писательницей. Но когда появился на политической сцене пролетариат и начало развиваться рабочее революционное движение (90-е гг. прошлого столетия), Оржешко стала на позицию, резко враждебную пролетариату («Призраки», «Братья»). Доминирующим тоном последних сочинений Оржешко становится шовинизм, свойственный почти всем польским буржуазным писателям накануне империалист. войны.
       Наиболее знаменитый польский писатель этой эпохи Генрик Сенкевич (1846—1916, см.) примыкает в начале своей писательской деятельности к позитивистам-реалистам — Прусу, Свентоховскому. В первых рассказах Сенкевича («Эскизы углем») есть некоторое понимание положения крестьянских масс и сочувствие их страданиям. Однако и эту весьма относительную «левизну» Сенкевич быстро изживает. Он становится любимцем, кумиром польской буржуазной реакции, представителем ее на международной арене (Польский комитет в Швейцарии во время мировой войны). Его программа — это характерная программа международной реакции, наградившей его за прославление христианства в романе «Камо грядеши» Нобелевской премией. Сенкевич — талантливый реалистический писатель, но реализм его неглубок и касается только внешней стороны описываемых событий. Социально-исторические процессы и явления Сенкевич изображает с точки зрения дворянства периода роста капитализма. «Трилогия» Сенкевича, снискавшая ему громкую славу, является характерным для этой точки зрения искажением историч. правды. Для широких читательских масс мелкой буржуазии, буржуазии, помещиков Сенкевич — прежде всего автор «Трилогии», «Крестоносцев» и т. п. так наз. исторических романов, главная цель к-рых — укрепить хищнические вожделения крепнущей буржуазии и, обходя молчанием вопрос о вооруженной борьбе против царизма, прославить вооруженную борьбу польской шляхты против украинского крестьянства. Исторические романы Сенкевича — это законченная апология польского шляхетского господства над порабощенной Украиной. Сенкевич не ограничился изображением «славного прошлого» Польши и в ряде бытовых романов громил атеизм и декадентство некоторых слоев интеллигенции. Отдавая должное эпохе капиталистического развития Польши, Сенкевич в своем романе «Семья Полонецких» выводит на сцену дворянина, который становится фабрикантом и использует капиталистическое накопление для выкупа и восстановления своего старого «дворянского гнезда». С точки зрения Сенкевича шляхетеко-феодальный элемент необходим как противоядие против «разлагающего» влияния городской культуры с ее демократией, радикальными взглядами в политике и отрицанием религии. Сенкевич искал путей для союза буржуазии с «зубрами», помещиками. Своим шовинизмом, своим культом польской экспансии на Восток он является предшественником соврем. польских фашистов.
       Наиболее известным польским публицистом является в этот период Александр Свентоховский (р. 1849, см.). Как писатель Свентоховский совершенно лишен таланта. Герои его произведений — это буржуазные резонеры, индивидуалисты, лишенные всякого живого облика, это люди-схемы, «прогрессивно» болтающие о разных вещах, презирающие одновременно всякую «толпу», будь это рабочие или крестьяне. Своеобразный «прогрессист», Свентоховский кончил свою писательскую карьеру в объятиях польской черной сотни как ярый антисемит и реакционер. Это впрочем судьба почти всех польских буржуазных «прогрессистов». В самом начале своей деятельности он проявлял уже достаточно четко свои контрреволюционные тенденции. В сущности он от начала до конца был черносотенцем, несмотря на «прогрессивную» фразеологию.
       Развитие П. л. в 80—90-х гг. определялось усилением капитализма в стране и в связи с этим выступлением рабочего класса на историческую арену. Польский пролетариат все больше и больше начинал осознавать себя как класс, что проявляется в создании революционных пролетарских организаций, в создании боевых пролетарских песен («Варшавянка», «Красное знамя»). Классовая борьба начинала обостряться. Царское правительство в союзе с польскими фабрикантами и помещиками обрушило свирепый террор на пролетариат. Рабочий класс выдвигает борцов за свое дело, вождей и участников первой рабочей партии «Пролетариат».
       Под влиянием Запада в литературную жизнь Польши вторгся натурализм. Его появлению способствовал рост естественных наук, дарвинизма. В натурализме имело место отвлечение внимания от социальной действительности, общественные проблемы подменялись биологическими. Но подобно тому как глава французского натурализма Золя, несмотря на его неверную теоретическую установку, утверждающую исключительное влияние биологических моментов на жизнь людей, все же сыграл и большую положительную роль в борьбе против лжи и условностей чистого эстетизма и декадентства всякого рода, подобно тому как Золя показал ужасающую картину действительной жизни буржуазного общества, хотя и неправильно объяснял ее, так и польский натурализм и реализм дали много положительного. Однако как представители капиталистических слоев эти реалисты и натуралисты по мере развития империализма и приближения войны 1914 перешли к патриотической тематике. Так напр. самый талантливый представитель реалистического течения Реймонт перешел к историческому патриотическому роману.
       Одним из немногих выдающихся писателей, оставшихся верными натурализму, является Адольф Дыгасинский (1839—1902, см.). Образованный естественник, Дыгасинский в мрачных красках рисует картины неумолимой борьбы за существование у людей и животных. Чаще всего он интересуется животными, но в конце концов его животные — это те же люди. С большим мастерством и проникновением в психологию животных Дыгасинский дал ряд талантливых произведений, где героями являются то собаки, то птицы и где всегда он остается тем же мрачным пессимистом. Трагически погибают его четвероногие герои, так же как и двуногие.
       Последовательной представительницей натурализма является Габриела Запольская-Снежко (1860—1921). В произведениях, бичующих мещанскую пошлость, Запольская изображает гл. обр. долю женщины, к-рую мужчина-эксплоататор третирует как средство для удовлетворения похоти и толкает в ряды проституток. Натурализм Запольской, насыщенный морализующей тенденцией, чужд пониманию общественной сущности изображаемых явлений. Мещанская низость, ханжество и цинизм мастерски изображены Запольской в самом лучшем ее произведении — комедии «Мораль пани Дульской». Фамилия Дульская стала нарицательной для определения мещанской пошлости.
       Натуралистом, заигрывавшим с социализмом, является Вацлав Серошевский (р. 1860, см.), проведший много лет в ссылке за принадлежность к революционной партии «Пролетариат». Талант Серошевского гл. обр. проявился в описаниях суровой сибирской природы и жизни якутов. К якутам Серошевский подходит так же, как и к природе. Для Серошевского тяжелая жизнь якутов — это исключительно отражение тяжелых природных условий Якутии. «Социалист» Серошевский и не пытается объяснить жизнь людей социальными взаимоотношениями, найти классовые корни окружающей его общественной среды. Только в последующий, патриотический период своего творчества, в романе «Бениовский», Серошевский сумел показать кровавый царский гнет на Камчатке, куда был сослан герой этого произведения за участие в национально-патриотическом движении конца XVIII века. Позднейшие романы Серошевского, как напр. исторический роман «Пан Твардовский», не могут ни в какой степени равняться с «Бениовским» или даже с ранними сибирскими его рассказами. Серошевский кончил жизненный путь в лагере воинствующего национализма и шовинизма.
       Наиболее крупным представителем натурализма является Владислав Реймонт (1868—1925, см.), вышедший из обедневшего дворянства и прошедший суровую школу жизни. Его первые рассказы из жизни крестьян написаны с невиданным до него в П. л. реализмом. Но этот реализм показа крестьянской бедноты у Реймонта классово ограничен. Бедняки Реймонта улучшают в конце концов свое положение благодаря помощи более зажиточных крестьян. Призыв к «крестьянской солидарности», замазывание расслоения деревни и классовых антагонизмов на селе («Томек Баран») знаменуют первый этап творчества Реймонта и определяют его лицо как кулацкого писателя. В 1898 Реймонт перешел к изображению другой среды в романе «Обетованная земля». В этом произведении Реймонт показал жизнь промышленного центра Польши, города Лодзи, так наз. «польского Манчестера».
       Полными ужаса глазами видит Реймонт картину растущей капиталистической индустриализации. Он преклоняется перед машинами, благовеет перед ними, но одновременно боится их, чувствуя в них «Молоха», который неизбежно проглотит «шляхту». Природа деревни всегда противопоставлена у Реймонта жутким образам города, хорошие люди в деревне — разложившимся, деморализованным горожанам. Поэтому лодзинские капиталисты даны во всем своем циническом плутовстве, во всей своей грубости и жестокости. Но среди лодзинских фабрикантов имеются выходцы из польского дворянства, которых Реймонт изображает слишком честными среди окружающих их спекулянтов и плутов и осужденными поэтому на гибель. Полный мистического испуга перед лицом изображенного им мира, Реймонт находит утешение в мысли, что весь этот капиталистический кошмар — преходящий, бренный. Накануне войны и во время войны Реймонт перешел к историческому роману. Его роман «Год 1794» из эпохи разделов Польши знаменует собой поворот автора к патриотизму и шовинизму. Самым выдающимся произведением Реймонта является роман «Крестьяне», в котором автор пытался изобразить жизнь деревни в зависимости от времен года.
       Некоторые элементы натурализма и романтизма объединяет Мария Конопницкая (1842—1910, см.), талантливая поэтесса. Ее романтизм объясняется беспомощностью в разрешении тех общественных проблем, которые волновали всю жизнь ее впечатлительную душу. В стихах Конопницкой звучат грустные, страдальческие ноты, т. к. поэтесса тщетно ищет помощи и выхода из трагических условий жизни обездоленных. Революционный же выход решительно ею отвергается, Конопницкая ищет путей улучшения доли трудящихся масс в рамках капиталистического строя. Некоторые песни Конопницкой сделались достоянием самых широких масс, нашли музыкальное оформление, как например знаменитое стихотворение «Как король шел на войну». И подобно тому как германские фашисты мошенничают с песнями Гейне, так и польские фашисты начинают изменять стихи Конопницкой. Неудобно ведь петь, что король вернулся цел и невредим с поля брани, а бедного крестьянского сына Стаха зарыли в могилу, и вот польские «культуртрегеры» приказывают вместо этого петь: не король вернулся цел и невредим, а «полк» вернулся. Наиболее крупным произведением Конопницкой явилась эпическая поэма «Пан Бальцер в Бразилии». Это — шедевр П. л., представляющий собой трагическую эпопею польских крестьян, эмигрировавших в Америку. Не понимая достаточно ясно великого исторического значения пролетариата, Конопницкая все же не опустилась до жалкого шовинизма, империалистического по своему содержанию, как другие певцы «обездоленных» из буржуазной интеллигенции. В одной из самых ярких сцен в конце эпопеи «Пан Бальцер в Бразилии» крестьянин-патриот Бальцер примыкает к шествию бастующих портовых рабочих, поднявших красные знамена.
       

4. ПОЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ЭПОХИ ИМПЕРИАЛИЗМА.
       А. ДО 1918. — Дальнейшим этапом развития П. л. является переход от позитивизма, реализма, патриотического романтизма к модернизму — декадентству. В общем и целом причины, создавшие эти течения в П. л., те же, что и причины, создавшие аналогичные течения в зап.-европейской литературе, т. е. рост рабочего революционного движения, обострение классовой борьбы, загнивание капитализма, переходящего в свою высшую стадию — стадию империализма, с ее обнаженными гигантскими противоречиями. Специфические условия в Польше — это рост влияния революционного пролетариата, руководимого польской соц.-дем. В Польше агентурой буржуазии, запуганной перспективами революции, являлась партия социал-патриотов — ППС, пытавшаяся обосновать идею «общенациональных интересов» Польши в целях подчинения интересов пролетариата интересам борьбы за буржуазное польское государство. Все эти политические процессы нашли свое отражение в литературных течениях разных частей Польши (речь идет главным образом о русской и австрийской частях ее). Буржуазии приходилось все больше прикрашивать, лакировать действительность: правда жизни, более или менее объективное ее отражение, опасна для нисходящего класса. Отсюда переход в литературе от реализма к так называемому модернизму.
       Развитие литературных форм на Западе, развернутое мастерство формы в разнородных областях литературного творчества, более усложненный подход к психологии современного образованного интеллигента помогали и в Польше модернизму под удобной ширмой защиты «глубокого» искусства скрывать некоторое время свою реакционную по существу физиономию и выполнять свою задачу защиты буржуазии во имя «чистого искусства». Одно течение польского модернизма — «молодой Польши» — не признавало вообще общественных вопросов, а с аристократическим презрением к «толпе» предавалось культу эстетских «настроений». Другое течение «молодой Польши» смыкалось в основном с левобуржуазной ППС и другими методами выполняло ту же основную задачу: идеологически свести пролетариат с его основного интернационального революционного пути в дебри национализма с якобы революционной национально-освободительной вывеской.
       Первое из вышеназванных течений возглавлялось Станиславом Пшибышевским (1868—1927, см.), Марьямом Пшесмыцким, Леопольдом Стаффом (р. 1878), Казимиром Тетмайером (р. 1865) и др. Нельзя считать случайным тот факт, что основной цитаделью этого течения был Краков. Также не случайно, что главные руководители этого течения, Пшибышевский и Пшесмыцкий, долгое время жили вне Польши и с Запада внесли струю ницшеанства и т. п. «откровений» зап.-европейской буржуазной мысли. Галиция из-за отсутствия сколько-нибудь значительной промышленности не предъявляла спроса на технически образованные кадры. Краков со своим польским искусством средневековья, со своим патриотическим романтизмом как нельзя больше способствовал влиянию Пшибышевского и его приверженцев. В краковских кафе Пшибышевский проповедывал галицийским интеллигентам учение о «сверхчеловеке», взятое на прокат у зап.-европейских ницшеанцев, и о «чистом искусстве». Неслыханно вульгарная литература жалких последователей Сенкевича и других столпов шляхетско-буржуазной литературы, образцы которой давал и сам Сенкевич, облегчала Пшибышевскому и другим его сторонникам их задачи. Сама буржуазия в русской Польше слишком была запугана громкими фразами глашатаев «чистого искусства», чтобы разобраться, что собственно выражает Пшибышевский. Пшибышевский изображал анархистов как «демонических» позеров, но даже таких «революционеров», бегущих обыкновенно после «подвигов» к «демонической женщине», боялась буржуазия русской Польши: отсюда резкий отпор Сенкевича и других из его лагеря «молодой Польше». С другой стороны, немыслимо было в русской царской Польше с ее могучим революционным движением и очень сильным развитием промышленности проповедывать с успехом и демонизм «сверхчеловека». Здесь нужен был реальный отпор и реальная защита в виду все более нарастающей волны революционного пролетарского движения. Вот почему это крыло «молодой Польши» очень быстро сошло со сцены. Сам Пшибышевский, «демонический» борец за «сверхчеловека», кончил очень маленьким человеком, патриотом и правоверным католиком.
       Среди эстетизирующих сторонников Пшесмыцкого и Пшибышевского особое место занимает выдающийся писатель Вацлав Берент (р. 1873), примыкающий к «молодой Польше». Берент дебютировал натуралистическим романом, не чужд был радикальных, даже пролетарских веяний, но скоро отошел от общественности. Его основные произведения: «Профессионал» (1898), «Прах» (1903), «Озимь» (1911), «Живые камни» (1918). В них проявилось мастерство формы, проникновение в самые скрытые тайники сложной декадентской психики. Но повсюду автор старательно сам скрывается за своими творениями и тщательно избегает ставить себе основные жизненные вопросы. Он бежит от окружающей его действительности, которую видит во всей ее неприглядной наготе. Творчество Берента отличается выдержанностью стиля, строгостью композиции, конкретностью и выразительностью языка.
       Леопольд Стафф, Казимир Тетмайер — гл. обр. лирические поэты с большим дарованием. Тетмайер в противовес Стаффу не чужд натурализма в подходе к эротике, играющей крупную роль в его творчестве. Значительное место занимает в творчестве Тетмайера природа (специально горы Карпаты), взятая сама по себе. Общественных проблем он не знает.
       Еще более значительным поэтом является Ян Каспрович (1850—1926, см.) — галичанин, крестьянин по происхождению. В первых своих произведениях видит весь мир с точки зрения крестьянина-бедняка. С протестом против своей судьбы он всегда обращается не к людям, а к «богу». В конце концов подчиняется своему «богу». В действительности «бунт» Каспровича — это весьма приемлемый для буржуазии «бунт на коленях».
       Особенно замечателен знаменитый Станислав Выспянский (1869—1907, см.), поэт краковского мертвого феодализма с его застывшими формами, хранящими красоту, но красоту умершую, к-рую Выспянский старается оживить патриотизмом. Выспянский является одновременно талантливым композитором и художником. Его музыкальные произведения — это песни на народные мотивы; большое место в его живописи занимают витражи для краковских костелов. В своих литературных произведениях Выспянский критикует ошибки польской шляхты, но с точки зрения дворянина. Шляхту — дворянство — он считает единственным классом, призванным вести за собой крестьянство в борьбе за национальную независимость, но одновременно констатирует полную бездарность и безволие шляхты (в главном своем произведении «Свадьба», 1901). Считая крестьян единственным общественным слоем, на который сможет опереться дворянство в своей национально-освободительной борьбе, Выспянский лакирует крестьян, увлекается их национальной архаической одеждой, их говором, их вымышленным единением со шляхтой. Несмотря на всю критику шляхетского безволия, Выспянский — трагический поэт неминуемого рока, и року он подчиняет судьбы своей родины. Недаром Выспянский углублялся в греческую трагедию. Результатом этого был ряд драматических произведений большой силы и мастерства.
       В русской части Польши «молодая Польша» развивалась по-другому. Здесь в связи с надвигающейся русской революцией, в виду все более сильного пролетарского движения, нельзя было отмахиваться от общественных проблем, культивировать «искусство для искусства», углубляться в средневековье. Этим объясняется появление на литературном поприще того крыла «молодой Польши», к-рое живо откликалось на все общественно-политические события и проблемы, но вместе с близким ему ППС защищало в действительности интересы буржуазии. Представители этого круга «молодой Польши» были предтечами нынешних фашистских писателей и деятелей Польши — пилсудчиков. К наиболее выдающимся писателям этой эпохи надо причислить в первую очередь Стефана Жеромского (см.), а из критиков — С. Т. Бржозовского (см.), одно время «властителя дум» польской радикальной молодежи. Особое значение имело его выступление против Сенкевича. Бржозовский нанес удар популярности этого писателя среди прогрессивно настроенных читателей. Как и многие члены группы «молодой Польши», Бржозовский кончил утверждением всего того, что отрицал: национализма и религии.
       Жеромский (1864—1925) пользовался громадным влиянием благодаря мастерству формы, хотя в его языке много искусственной напыщенности, специфического выпячивания романтического эротизма. Жеромский в творчестве своем проделал вместе с польской буржуазией длинный путь от вершины ее расцвета до фашизма. Так, в первых своих сочинениях Жеромский выступает против некоторых остатков феодализма в хозяйственной жизни страны и психологии людей, против остатков внеэкономического принуждения, против издевательства над крестьянами («Забытье»), против ярко выраженных форм эксплоатации («Бездомные люди»). В романе «Пепел» из эпохи Наполеоновских войн Жеромский выступает против крепостничества, за хозяйство, построенное на капиталистических началах. Уже в своих первых произведениях он выступает как защитник «культурного» помещика-капиталиста и «культурного» фабриканта. Его критика польской отсталости вводила в заблуждение даже многих представителей пролетариата, к-рые принимали ее за критику с революционных позиций. По мере развития революционного движения Жеромский становится все больше и больше на точку зрения, враждебную пролетариату и революционному крестьянству. Величайшее историческое событие — Октябрьская революция — осталось недоступным пониманию этого самого выдающегося писателя «молодой Польши», идейного друга социал-фашистов. После Октябрьской революции он написал вульгарную антибольшевистскую мелодраму «Стану белее снега». В последних своих произведениях Жеромский воспевает империалистическую Польшу как «освободительницу народов». Последний роман Жеромского «Канун весны» (1925) является провозвестником фашистского переворота Пилсудского 1926. Герой этого романа идет во главе безработных на Бельведер с лозунгами морального возрождения, «санации», с теми самыми лозунгами, с которыми пришел к власти Пилсудский.
       

Б. ПОЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ПОСЛЕ 1918. — 1918 год, год превращения Польши в отдельное государство, был и годом перелома в П. л., началом оживления в ней после периода войны, во время к-рой в Польше замерло художественное творчество. Перед преобладающей частью польской литературы — ее буржуазной частью — после 1918 стояли две задачи: способствовать консолидации независимого польского государства и идейному разоружению польского пролетариата. Для той и другой цели вся буржуазная П. л. широко использует национализм. Она спекулирует на национальных чувствах своих читателей, в которых еще живы воспоминания о гнете царизма, чтобы направить их против отечества трудящихся — СССР.
       Национализм, великодержавный шовинизм характерны и для литературы пилсудчиковского фашизма, и для литературы «эндеции», народовой демократии, и для литературы ППС, к-рая принимала столь деятельное участие и в укреплении власти буржуазии в 1918, и в контрреволюционной войне 1920, и в фашистском перевороте 1926.
       Буржуазная П. л. старательно скрывает решающую роль пролетарской революции в России для возникновения независимой Польши и борьбу большевиков, возглавляемую Лениным и Сталиным, за самоопределение вплоть до отделения всех угнетаемых царизмом народов. Поддерживая и обосновывая экспансию польского империализма, польская буржуазная литература сознательно замалчивает тот факт громадного значения, что после 1918 буржуазная Польша из угнетаемой стала угнетающей (она насчитывает около 40% национальных меньшинств, являющихся в Польше гражданами «второго сорта»).
       Великодержавные тенденции в П. л. получили особенно заостренное выражение после 1926 — после прихода к власти пилсудчиковского фашизма.
       В 1917 родилась группа «Скамандер». Независимость буржуазной Польши нашла в ней своего герольда. Характернейшей чертой этой группы является боевой империалистический тон. Она отражает умонастроения польской буржуазии, к-рая приходит к власти. Одновременно в творчестве поэтов «Скамандра» звучат нотки радикализма («Черная весна» А. Слонимского), появившиеся под давлением высокой волны рабочего движения. Эти якобы антибуржуазные установки, мнимые симпатии к пролетариату были неразрывно связаны с мелкобуржуазной декламацией об «общечеловеческом».
       К группе «Скамандер» принадлежали: крупнейший польский поэт Юлиян Тувим (р. 1894), Слонимский, Ивашкевич (р. 1894), Лехонь (р. 1899), Ст. Балинский (р. 1898). Скамандриты организуют свой так наз. «Варшавский кукольный театр» («Шопка варшавска»). Этот театр политической сатиры вел среди польской интеллигенции массовую пропаганду тех установок, которые лежали в основе социальной демагогии пилсудчины, совершившей фашистский переворот в 1926. После фашистского переворота постепенно политика в «Скамандре» атрофируется, превращается в похабщину, антисемитский анекдот, полупорнографию. «Скамандер» становится поставщиком «чтива» и зрелищ для буржуазии и мелкобуржуазной верхушки. Органом «Скамандра» являлась также еженедельная газ. «Вядомосци литерацки», выходящая по сегодняшний день. Антикоммунистическая установка ее характерна не только для фельетонов Слонимского, автора клеветнической книги об СССР, но и для всей линии журнала. Уже несколько лет как этот журнал польской буржуазной интеллигенции ведет так наз. кампанию «по снятию бронзы». Это значит, что до сих пор из классиков П. л. делали памятники, бронзу, нечто бесспорное, почти что святое. «Вядомосци литерацки» в лице гл. обр. Боя «разбивают бронзу». Эта ревизия истории — работа в пользу сегодняшнего дня, в пользу фашизма. Следует также отметить антиклерикальную кампанию «Вядомосци литерацки» в защиту гражданских браков и разводов. Эта кампания отражает недовольство, растущее среди радикализирующейся польской мелкой буржуазии, всевластием католической церкви, в к-рой сильны влияния народовой демократии.
       Ведущую роль в послевоенной П. л. играл Жеромский (Реймонт, Каспрович, Пшибышевский — писатели «молодой Польши» — потеряли влияние еще перед своей смертью). Жеромский в 1920—1921 открыто выступал в защиту захватнических планов польского империализма. Этот писатель принадлежал к поколению, к-рое уже пережило две революции — революцию 1905 в Польше и 1917. Опыт и противоречия социальной действительности, раздирающие буржуазную независимую Польшу, явились базой для одного из характернейших польских романов, для «Кануна весны» Жеромского. Его тема — это польский коммунизм. Его выводом является предостережение польской буржуазии против грядущей революции. Но предостерегая буржуазию, Жеромский одновременно успокаивает ее — опасность не так велика. Такие революционеры, как герои «Кануна весны», никогда не победят. При всей своей внешней революционности они не способны к борьбе. Основная концепция автора — эти не победят, а если и победят, то это будет победа поражения. В том же самом «Кануне весны» дано описание Октябрьской революции, к-рая ужасает Жеромского. Его вывод: революция в Польше была бы такой же страшной. Победа революции в Польше — это для Жеромского поражение человечества.
       Первый крупный фашистский роман в П. л. — «Черные крылья» Каден-Бандровского (р. 1885, см.). Дусь, коммунист, герой «Черных крыльев», — это младший брат коммуниста Барыки, героя «Кануна весны». Нельзя теперь в Польше написать большого социального романа, не говоря о коммунизме, не говоря о коммунистах, — буржуазный маневр заключается в том, что, изображая коммунистов, дают их настолько выхолощенными, что проблема революции, проблема грядущей диктатуры пролетариата снимается. Фашистский писатель обращается к острым и существенным моментам социальной действительности, но изображает ее в искаженных соотношениях. Время замалчивания прошло, и новой тактикой является ложь через частичный показ правды. В «Черных крыльях» автор обнаружил некоторую дальновидность. В них напр. за несколько лет перед так наз. борьбой с заграничным ростовщическим капиталом в Польше уже была намечена в основном эта идея. Взамен ростовщического иностранного капитала Каден-Бандровский выдвигает «честных» польских капиталистов с «чистыми» руками. Это значит, что когда польский капитал придет к власти (как будто бы он не был у власти в Польше), тогда настанет рай на земле («санация» — оздоровление). Это утверждение аналогично демагогии национал-социалистов, выступающих против «еврейского капитала». Каден-Бандровский резко атакует народовую демократию, крестьянские и социалистическую партии, уже тогда отражая тенденции фашизма к созданию единой монопольной партии в Польше.
       Фашизм делает все возможное, чтобы расширить свои кадры. Организуется Академия польской литературы. В нее втягиваются все маститые польские писатели: Серошевский — экс-социалист, Каден-Бандровский — закоренелый враг коммунизма, Иржиковский — сотрудник «Работника», органа польской соц.-дем., народовый демократ граф Ростворовский. Фашисты постарались придать этой организации характер представительства всех творческих сил народа. Академия ведет политику польского фашизма на литературном фронте — политику развращения, подкупа литературных кадров. Задача эта облегчается чрезвычайно тяжелым материальным положением польского писателя. Тиражи в Польше минимальные. Большим тиражом романа считается 2 000 экз. Фашизм всячески использует эти обстоятельства. Он вводит систему литературных конкурсов, гарантирующую высокие гонорары за приемлемые с точки зрения фашизма романы, за театральные пьесы. (Драма — это самое узкое место П. л.; театры, монополизированные фашистским государством, работают на холостом ходу, главным образом давая переводный репертуар. Советские пьесы перерабатываются режиссурой и цензурой до контрреволюционного извращения их смысла. Единственным драматургом покрупнее является академик Ростворовский). Но, как и в Германии, «поощрения» не могут вызвать к жизни полноценную литературу, на фашистской политической основе искусство может только деградировать.
       По отношению к старшему поколению писателей поощрения выражаются в ежегодных наградах со стороны государства и муниципалитетов. Старшее литературное поколение потеряло теперь значительную долю своего влияния. Это относится в одинаковой степени и к буржуазной и к соц.-дем. литературе. Официальными писателями польской соц.-дем. являются Струг и Иржиковский. Их творчество не отличается от буржуазной П. л. ни по проблемам ни по тематике. Иржиковский (р. 1873), наиболее значительный соц.-дем. критик, связан с официальными фашистскими кругами лит-ой Польши (Академия); «оппозиционер» Струг, «демократ», соц.-дем. сенатор, в своих романах прячется от действительности, где все более крепнет революционное движение пролетариата и борьба широких масс соц.-дем. рабочих, идущих единым фронтом с коммунистическими рабочими к решающим боям с фашизмом. Старшее поколение соц.-дем. литературы уходит в свое прошлое или переходит к фашизму. На арену выходят новые молодые писатели. В польской литературе намечается сейчас огромного значения исторический сдвиг. Происходит ускоренная классовая диференциация, меняется расстановка классовых сил, обостряется обнищание города и деревни, растет все более активная борьба нищающих, экономически задавленных широких народных масс города и деревни против фашизма и войны, против ликвидации демократических завоеваний. Националистические легенды об единстве «интересов нации», теории надклассовости буржуазного государства ясно обнаруживают свою несостоятельность.
       Фашизирующаяся группа «молодых» невелика. Но очень характерно то, что она показывает так наз. «язвы». Писатели этого толка очень радикальны на словах и в своей тематике, но вовсе не в своих идейных выводах. Литература этих «молодых» проникнута глубоким пессимизмом, неверием в силы собственного класса, безвыходностью, упадочничеством. Так, Я. Курек показывает сегодняшнюю деревню с ее ужасающей нищетой. Установка Курека на то, что иначе быть но может, страдания неизбежны. Рудницкий в «Солдатах» показывает фашистскую казарму, где все офицеры — ангелы. Рудницкий пытается доказать себе и читателю, что солдаты — пассивная масса, не способная на какой-либо организованный протест, что это страждущее «пушечное мясо», которое по первому сигналу пойдет на новую бойню войны.
       Гораздо многочисленнее группа мелкобуржуазных писателей, выражающих ужас, безвыходность мелкой буржуазии, к-рая уже теряет иллюзии относительно возможностей капиталистического строя, но не способна еще осознать свою позицию в классовой борьбе. Это группа «Предместье» с Богушевской и Корнацким во главе.
       Революционное брожение среди соц.-дем. рабочих, принимающее все более массовые формы единого фронта с коммунистами, отразил роман соц.-дем. Ванды Василевской «Лицо дня». В романе поставлена проблема революции (правда, отягченная мелкобуржуазным, стихийническим ее пониманием), и в признании революции — сила и возможность дальнейшего развития Василевской.
       Недавно состоялся конгресс польских крестьянских писателей, который вынес революционную резолюцию. Это — писатели, еще не оформившиеся. Нельзя здесь еще говорить о глубоко обоснованной идеологической базе, но есть все объективные данные к тому, чтобы из этой группы вышло крупное ядро революционных крестьянских писателей, к-рые пойдут нога в ногу с польской революционной литературой. Революционное крыло польской литературы развивалось главным образом по линии поэзии, дав таких крупных поэтов, как Бруно Ясенский (р. 1901), Владислав Броневский, Станислав Ричард Стандэ, известных советскому читателю по переводам. Революционная проза развивалась по линии очерка, репортажа. Революционный роман — достижение лишь последних годов.
       Первым революционным польским романом является книга Леона Кручковского «Кордиан и Хам». Это — роман о восстании 1830; роман исторический, но в Польше остатки феодализма еще так сильны, что рабочая и радикальная мелкобуржуазная публика восприняла его как роман актуальный, трактующий о сегодняшнем дне. Следующий роман Кручковского «Павлиньи перья», темой которого является расслоение польской деревни перед империалистической войной 1914—1918, не связывает движения крестьянской бедноты с рабочим движением. В этом главный недостаток романа, тем не менее он является серьезным вкладом в современную польскую литературу.
       Первым романом о сегодняшней действительности Польши был в революционной П. л. роман Генриха Држевецкого о борьбе рабочих с «эксмиссиями» — выселениями: жилищный вопрос — один из самых наболевших в Польше.
       Революционная литература группирует большой молодняк — поэтов, прозаиков и критиков. К ней присоединяется все честное в П. л., к-рому ненавистен фашистский гнет. Намечается в литературе единый фронт всех антифашистов. Несмотря на все потуги фашизма, на его усилия разбить революционное крыло П. л., несмотря на его политику коррупции и на террор охранки, революционная П. л. крепнет, растет количественно и качественно, растет, оплодотворенная могучей идеей коммунизма.

Библиография:
Общие труды по истории польской литературы на польском языке: Brueckner А., Dzieje literatury polskiej w zarysie, 3 wyd., 2 vv., Warszawa, 1921; Его же, Dzieje Kultury Polskiej, 2 vv., Kraków, 1930; Chmielowski P., Historja literatury polskiej, 6 vv., Warszawa, 1899—1900, выходит новое издание, в переработке С. Коссовского; Pilat R., Historja literatury polskiej (1500—1815), pod red. W. Bruchnalskiego, t. II—V, Lwów — Warszawa, 1908—1911; c 1926 в Варшаве выходит новое изд., Под редакцией Л. Бернацкого и С. Коссовского, т. I посвящен средним векам; Dzieje literatury pięknej w Polsce, в кн. «Encyklopedja Polska», изд. Akadem. Umiejętności, t. XXI—XXII, Warszawa, 1918; Korbut G., Literatura polska, 3 vv., Warszawa — Lublin — Lódź, 1917—1921; 2 wyd., 4 vv., 1929—1931 (ценен своей библиографией); Wojciechowski K., Historja powieści w Polsce, Lwów, 1925; Chrzanowski J., Historja literatury Polski niepodlegēey (до 1795), 10 wyd., Warszawa, 1930; Polska, jej dzieje i kultura od czasów najdawniejszych do chwili obecnej, 3 vv., Warszawa, 1927; Dobrzycki St., Historja literatury polskiej (до 1795), t. I, Poznań, 1927; Biegeleisen H., Illustrowane dzieje literatury polskiej, 5 vv, Wiedeń, б. г. (1898); Bystroń J. S., Dzieje obyczajów w dawnej Polce, Wiek XVI—XVIII, Warszawa, 1932. Общие труды на других яз.: Brückner A., Geschichte der polnischen Literatur, 2 Aufl., Lpz., 1922; Kleiner J., Polnische Literatur (Handbuch der Literaturwissenschaft, hrsg. v. O. Walzel), Wildpark — Potsdam, 1929—1930; Dyboski R., Periods of Polish literary history (Ilchester lectures, 1923), Oxford, 1924. До XIX века: Łos J., Początki piśmiennictwa polskiego, Lwów, 1922; Pilat R., op. cit.; Krzyżanowski J., Romans polski wieku XVI, Lublin, 1934; Badecki K., Literatura miesczańska w Polsce XVII wieku, Monografja bibliograficzna, Lwów, 1925. XIX в.: Krzyżanowsky J., Polisch Romantic literature, D., 1930. XIX—XX вв.: Chlebowski B., Literatura polska 1795—1905, Lwów, 1923; Feldman W., Współczesna literatura polska, 1864—1918, 3 cz., Warszawa, 1918—1919, 8 wyd., 1930; Potocki A., Polska literatura współczesna, 1860—1910, 2 vv., Warszawa, 1911—1912; Czachowski K., Obraz współczesnej literatury polskiej, 1884—1933, 2 vv., Lwów, 1934; Pomirowski L., Nowa literatura w nowej Polsce, Warszawa, 1933; Кондратович Л. (В. Сырокомля), История польской литературы от начала и до настоящего времени, пер. О. Кузьминского, 2 тт., М., 1860—1862 (Изложение доведено до XVII ст.); Гильфердинг А. Ф., Собрание сочинений, т. II, Статьи по современным вопросам славянским, СПБ, 1868; Будилович А., Польская литература, «Поэзия славян», Сборник, Под редакцией Н. В. Гербеля, СПБ, 1871; Спасович В. Д., Очерк истории польской литературы, в сб. «За много лет» (1859—1871), СПБ, 1872; Ламанский В. И., Видные деятели западно-славянской образованности в XV, XVI и XVII вв. Историко-литературные и культурные очерки, «Славянский сборник», т. I, СПБ, 1875; Макушев В., Общественные и государственные вопросы в польской литературе XVI в., «Славянский сборник», т. III, СПБ, 1876; Каль Э. Н., Очерки из новой польской литературы, «Славянский ежегодник», вып. III, Киев, 1878; Пыпин А. Н., Панславизм в прошлом и настоящем, «Вестник Европы», 1878, №№ 9—12, и отд. изд., СПБ, 1913; Пыпин А. Н. и Спасович В. Д., История славянских литератур, изд. 2, переработанное и дополненное, т. II, СПБ, 1881; Всеобщая история литературы, Под редакцией В. Ф. Корша и А. Кирпичникова, тт. II и III, ч. 1, СПБ, 1885—1888 (статьи П. О. Морозова о славянских литературах); Пыпин А. Н., История русской этнографии, т. III, СПБ, 1891, гл. II, IV, VIII, IX, и т. IV, СПБ, 1892, гл. II и III; Круковский М., Польская народная литература, «Образование», 1896, №№ 7 и 8; Пташицкий С. Л., Средневековые западно-европейские повести в русской и славянских литературах. I. Истории из Римских Деяний (Gesta Romanorum), СПБ, 1897; Мицкевич А., Из курса славянской литературы, читанного в «Collège de France» в Париже в 1840—1841 гг., Собрание сочинений Мицкевича, т. IV, СПБ, 1902; Храневич К. Г., Очерки новейшей польской литературы, СПБ, 1904; Полонский Л., Современный польский роман, «Вестник Европы», 1906, №№ 6 и 7; Яцимирский А. И., Новейшая польская литература от восстания 1863 до наших дней, тт. I—II, СПБ, 1908; Погодин А. Л., Лекции по истории польской литературы, ч. 1. Средние века и польско-латинский гуманизм первой половины XVI в., Харьков, 1912; Брандес Г., Романтическая литература Польши, Собрание сочинений, т. XX, СПБ, 1913; Козловский Л. С., Польский романтизм, «История западной литературы (1800—1910), Под редакцией проф. Ф. Д. Батюшкова», т. III, М., 1914, стр. 252—287; Щепкин В. Н., Конспект по истории польской литературы, изд. об-ва при историко-филологич. факультете М. В. Ж. К., М., 1916; Зунделович Я., О современной польской литературе, «Печать и революция», 1923, № 7; Арский Р., Послевоенная польская литература, «Современный Запад», 1924, № 2(6); Революционная поэзия Польши, Сб. стихов, ред. С. Кирсанова, с предисловием Т. Домбаля, М., 1929; Ясенский Б., Фашизм в современной польской литературе, «Вестник иностранной литературы», 1929, № 6; Стандэ Ст. Р., Польская пролетарская литература, пер. с польской рукописи П. Зенкевича, «Литература мировой революции», 1931, № 8—9; Гемпель Ян, Польский фашистский роман, «Литература мировой революции», 1932, № 1; Людкевич С., О польской литературе, «Интернациональная литература», 1934, № 3—4; Его же, Польская художественная литература, «Художественная литература», 1934, № 6; Его же, Заметки о новейшей литературе Польши, «Интернациональная литература», 1935, № 1; см. также указания литературы об отдельных писателях в статьях о Мицкевиче, Словацком, Сенкевиче и др.