Akademik

I. БИОГРАФИЯ. — Меринг Франц (1846—1919) — один из виднейших теоретиков левой германской социал-демократии, историк, публицист и критик. Происходил из старинной семьи сельских пасторов. Отец М. был сперва офицером, позднее — крупным чиновником по налоговому делу. Р. в Шлаве (Померания), где и окончил гимназию. Там царила атмосфера провинциального прусского патриотизма. М. затем изучает историю в Берлинском и Иенском университетах; сдав в Иене докторский экзамен, становится журналистом. К тому времени его «прусский» консерватизм сменился либеральными воззрениями. Этот ранний либерализм М. повлек за собой ряд политических шатаний, в результате к-рых М. являлся то «социалистом» лассалианской окраски то временами превращался в правого либерала «старопрусского» стиля. Колебания М., дважды жестоко осмеянные его противниками, фактически отражали политико-идеологическую позицию немецкого либерализма того времени. Ей соответствует и ранняя литературоведческая концепция М. Она складывалась из элементов механистической теории среды и примеси идеалистической этики. В конце 80-х гг. М. продвигается к марксизму. В 1889 он объявляет исторический материализм принципом своих исторических исследований. Применение его к актуальным политическим проблемам, к немецко-прусской истории, истории немецкой соц.-дем. и к истории литературы сделало М., боровшегося на левом фланге соц.-дем., одним из наиболее выдающихся марксистов той эпохи. Будучи руководящим сотрудником журнала «Neue Zeit» (Новое время, с 1888), газ. «Leipziger Volkszeitung» (Лейпцигская народная газета), «Wahrer Jakob» (Правдивый Яков) и мн. др. партийных органов, издавая в 1892—1895 журн. «Volksbuhne» (Народная сцена), М. написал (преимущественно для указанных периодических изданий) помимо множества статей на актуально-политические и исторические темы целый ряд этюдов, посвященных проблемам идеологии и в частности литературы. Серия таких статей, написанных в 1892, тему к-рых М. разрабатывал и в дальнейшем, была собрана им в 1893 в книгу под названием «Легенда о Лессинге». В своей «Немецкой истории» (1910) М. также уделил сравнительно большое место развитию литературы. Героический конец полной борьбы жизни М. известен: 13 сентября 1914 — выступление в «Форвертсе» против социал-патриотической политики партийного руководства, в апреле 1915 — участие в издании «Интернационала», далее — в организации союза «Спартак», тюремное заключение (1916—1917) и 28 января 1919 — смерть под впечатлением спровоцированной соц.-предателями гибели Карла Либкнехта и Розы Люксембург.
       

II. М. КАК ПРЕДСТАВИТЕЛЬ НЕМЕЦКОЙ СОЦ.-ДЕМ. «ЛЕВОЙ» ДОВОЕННОГО ВРЕМЕНИ — Говоря о выдающихся заслугах М. в деле организации революционного рабочего движения в Германии, нельзя забывать об известной невыдержанности, даже частичной ошибочности позиций М. как в области теории, так и на практике. Ошибки эти, присущие ему, как и прочим представителям так наз. немецкой «левой», гораздо менее известны, чем заслуги М., и потому особенно должны быть отмечены. Несмотря на «большие и серьезные революционные дела», левые соц.-дем. «имели за собой целый ряд серьезнейших политических и теоретических ошибок... они не освободилась еще от меньшевистского груза», «оказались не созревшими к тому, чтобы итти по стопам русских большевиков» (Сталин, О некоторых вопросах истории большевизма). Ленин точно определил причины и линию оппортунизма в период, предшествующий 1914: «Империализм... создает экономическую возможность подкупа верхних прослоек пролетариата и тем питает, оформляет, укрепляет оппортунизм». Немецкая «левая» не сумела вполне четко отмежеваться в области идеологии, — а тем самым и организационно — от оппортунизма и примиренчески защищавших его центристских элементов, как Каутский и Бебель. М. недооценивал теоретически, а потому сводил к пустякам на практике значение немецкого ревизионизма, который, по его мнению, всегда представлял собой не более как «настроение» («История немецкой соц.-дем.», заключительная глава). Поэтому в период Дрезденского съезда партии он резко восставал против идеи раскола. Поэтому он стремился стереть различие между фактическим реформизмом Лассаля и революционной линией Маркса и Энгельса. Конечно, по Мерингу, Лассаль как экономист стоял далеко позади Маркса, однако «как революционер он вполне равен Марксу». Отдавая дань оппортунизму, Меринг утверждал, что «Лассаль гораздо правильнее оценил значение всеобщего избирательного права как рычага пролетарской классовой борьбы, нежели расценивали его Маркс и Энгельс (!), во всяком случае в его время» («Биография Маркса»). С этими теоретическими суждениями связана соответствующая политическая линия М. Когда в 1903 дискутировался вопрос о массовой политической забастовке, М. предостерегал от нее, мотивируя это тем, что успех такой забастовки проблематичен, а всеобщему избирательному праву она наверняка грозит опасностью. Хотя позднее, в 1910, он возвысился над этой точкой зрения под влиянием Розы Люксембург, однако возражения центрального комитета партии все же сбили его в конце концов с позиций Розы. Перед 1914 и во время войны М. страстно боролся в рядах рабочего движения против буржуазного национализма и его сторонников. Но и в этом вопросе ему нехватало марксистской ясности. Показательно то, что он пишет об установках Маркса и Лассаля в национальном вопросе. Он не видит здесь между ними разницы и полагает, что обоим им «как немцам (!)... единство немцев ближе всего» («Биография Маркса»). Отражая невольно буржуазно-националистические влияния на немецкое рабочее движение. Меринг при этом говорит о «подлинно коренном» национальном сознании Маркса; эта формулировка, как и подобные ей, создает путаницу и открывает путь буржуазному национализму. Правда, сам М. ни в какой мере не пошел по этому пути, но на этот путь открыто встал после 1914 немецкий оппортунизм, опираясь именно на такого рода сбивчивые, немарксистские понятия. В той же связи приходится рассматривать и политически расценивать шатания М. как депутата ландтага, а также его позицию по отношению к молодой большевистской революции, к-рую он приветствовал и оценил положительно, как и его соратница Роза Люксембург, но мероприятия к-рой казались ему, как и Розе, «неправильными, несвоевременными и даже роковыми» (статья от 19 декабря 1917). Так. обр. при всем величии личности и заслуг М. его деятельность в теории и на практике представляет типичную картину политической непоследовательности левого крыла старой немецкой соц.-дем. Как было бы преступно пытаться преуменьшать или отрицать какую-либо из столь же многочисленных, как и значительных заслуг Меринга, так же ложно было бы, с другой стороны, становиться на путь создания легенды, замалчивать или сводить к мелочам немарксистско-ленинские элементы его теории и политической практики.
       

III. ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКИЕ ТРУДЫ МЕРИНГА. — Мы разберем здесь исследования Меринга, поскольку они касались вопросов литературы. М. подходил к проблемам литературы с самых разных сторон: в плане критического или исторического анализа отдельных литературных явлений, в связи с проведением определенной лит-ой политики или с попытками разъяснения вопросов теории искусства. Свои эстетические установки М. вырабатывал в процессе конкретного анализа. Мы начнем поэтому с обзора его работ по истории литературы, рассмотрим далее его эстетику и наконец основанную на последней политику в области литературы и театра.
       Исследования М. распространяются на общую историю новой литературы, но преимущественно посвящены немецкой литературе. В «Легенде о Лессинге», в «Немецкой истории» и в своих многочисленных литературных статьях (часть к-рых недавно была собрана в 2-томнике) М. наметил основные вехи в развитии немецкой литературы нового времени.
       Из великих иностранных поэтов, оказавших влияние на молодую буржуазную литературу Германии, М. дал очень краткую характеристику Шекспира и более обстоятельно разобрал Мольера и Вольтера. Шекспир в его понимании — «поэт молодой, сильной, мужественной и в конце концов также обуржуазившейся аристократии», «к-рая в эпоху мощного подъема... все же оставалась ведущим классом великого народа». Мольера, этого художника становящейся буржуазии, он определяет как «придворного поэта», что конечно не удовлетворяет требованиям точного классового анализа литературных явлений. Влияние буржуазно-идеалистических установок здесь сказывается напр. в утверждении, что «Мольер не был бы великим трорцом комедий, если бы он до известной степени не стоял выше классовой борьбы своего времени». В один ряд с Шекспиром и Корнелем, творчество к-рых он объясняет возникновением новых единых национальных государств, М. ставит Кальдерона. Его «Саломейский судья», по мнению М., представляет собой боевое выступление против крестьянского и буржуазного непокорства.
       Вольтера, идеолога крупной буржуазии, стремившейся не к революции, а к реформам, он определяет, тоже неточно, как придворного, к-рый однако в качестве борца за реформу прокладывал дорогу буржуазии. Особенно прославились исследования М. в области «классической» поэзии. Он подверг анализу творчество Клопштока, Винкельмана, Гердера. Но наиболее замечателен его разбор Лессинга. В «Легенде о Лессинге» М., пользуясь всем богатством своих исторических познаний, применил метод исторического материализма, к-рым он владел уже в течение ряда лет, к исследованию вопроса, носившего в то время остро политический характер. За «Легендой о Лессинге» таилась легенда о Фридрихе; одновременно с первой М. разрушил и вторую. За исключением своей более поздней «Истории немецкой соц.-дем.» и «Биографии Маркса» М. больше нигде не дал такого исчерпывающего анализа большого общественного комплекса, начиная от его социально-экономических корней и кончая его идеологической верхушкой. Основной тезис Меринга таков: прусское государство Фридриха Великого имело существенно отрицательное значение для развития немецкой «классической» поэзии. Доказывая это положение, Меринг разбирает экономическую структуру монархии Фридриха, намечает подлинные культурно-политические рамки и тенденции правления «великого» короля. Подобным же образом он марксистски объясняет развитие Лессинга и его творчества социальной обстановкой его родины — Саксонии, экономическое и культурное превосходство к-рой над другими государствами Германии Меринг метко характеризует, а в дальнейшем — социальными условиями Пруссии, Гамбурга и Брауншвейга, куда Лессинг впоследствии переехал. Четко выявляется классовый смысл литературных трудов Лессинга. Весь анализ развертывается в порядке диалектического «снятия» старых буржуазных исследований, идеи и фактический материал к-рых М. не просто отбрасывает, но критически использует и преодолевает. М. создал так. обр. классический труд, к-рый еще Энгельс оценил как превосходный. «В общем лучшее изложение происхождения прусского государства, какое существует», «в большинстве пунктов» «до мелочей правильно». Остается к сожалению неизвестным, какие пункты Энгельс подвергал сомнению. Более детальную критическую оценку дает Энгельс методологической концепции М. Он хвалит изложение исторического материализма, данное М. в виде добавления к первому изданию «Легенды», однако находит в нем одно слабое место. При выведении идеологических надстроек из экономического базиса (Энгельс делает здесь скорее вежливую, чем правильную оговорку: «так же как и у самих Маркса и Энгельса») «не обращено должного внимания, каким образом эти представления возникают». Это не упрек, «но я хотел бы на будущее время привлечь Ваше внимание к этому пункту», замечает Энгельс. Этим Энгельс намечал такую задачу марксизма в области исследования идеологии, как анализ всей полноты конкретных опосредствований между базисом и надстройкой, не ограничивающийся одной констатацией зависимости между ними. Следуя указанию Энгельса, мы избегаем опасности схематизации и вульгаризации марксизма не ценою непоследовательности и недомолвок, не путем компромисса с чуждыми учениями, не путем сужения компетенции марксизма, а путем ортодоксального применения принципов исторического материализма. Осуществляя завет Энгельса, мы сводим идеологические явления к базису во всей конкретной сложности их специфики, без произвольного их упрощения. К сожалению М. не попытался сам внести в свое исследование предложенного Энгельсом дополнения.
       Цели, поставленной Энгельсом, М. полностью не достиг и в более поздних своих работах. Скорее даже можно считать «Легенду о Лессинге» в известном смысле высшим достижением из всех его литературных исследований. М. стоит в ней безоговорочно на точке зрения Маркса и Энгельса. Позднее М. в связи с своей осужденной Лениным «защитой чести» Лассаля как политика против Маркса и Энгельса солидаризировался, правда, условно, и с некоторыми его эстетическими взглядами против воззрений основоположников диалектического материализма. Это неизбежно должно было вредно отразиться и на конкретном литературном анализе М., и на его воззрениях в области теории литературы, и на его лит-ой политике.
       Гёте и Шиллер — две следующие большие темы, к-рые после Лессинга стали центральными в его исследовательской работе. Классовую позицию и великие заслуги Гёте в деле формирования немецкой культуры его времени М. характеризует в духе оценки Маркса и Энгельса. Однако оппортунистические влияния в мировоззрении Меринга ослабляют остроту его политической проницательности и непримиримость его классовых оценок. Вместо воинствующего, партийного подхода Маркса и Энгельса к литературе и творчеству Гёте в частности, у Меринга порой имеет место объективистское любование художественными достоинствами того же Гёте, игнорирующее реакционные элементы его творчества, отмеченные Марксом и Энгельсом. Так например, не указывая на антиреволюционную тенденцию «Германа и Доротеи», М. восхваляет это произведение как «сверкающую жемчужину», как «великолепный эпос», «непобедимая сила которого вопреки всем бедствиям и треволнениям той эпохи спасла честь немецкого имени для великого будущего» («Немецкая история», т. I). Напротив, ренегатство Геца и Эгмонта вскрыто М. более удачно.
       Гораздо более детально исследовал М. творчество Шиллера. По богатству данных как об эпохе Шиллера, так и обстоятельствах его жизни и творчества меринговские статьи о Шиллере и биография Шиллера, написанная им в 1905, приближаются к «Легенде о Лессинге». Общественно-политическое содержание шиллеровского творчества М. освещает с небывалой до того ясностью. Однако в этих работах нет существенного прогресса по сравнению с «Легендой о Лессинге»: социально-экономическая характеристика немецкой крупной буржуазии (а также крупного землевладения того времени), несмотря на множество поучительных дат, не достигает такой конкретности, как в предыдущей работе М. Неясной остается структура революционного фронта буржуазии в Германии шиллеровской эпохи. Вместе с тем М. отходит здесь от марксо-энгельсовской оценки Шиллера, к-рой он придерживался в «Легенде о Лессинге». Заявляя, что Маркс и Энгельс не оценили Шиллера по достоинству, М. сознательно возвращается к лассалевскому суждению о Шиллере. Это означало поворот в сторону идеалистической эстетики Канта и Шиллера, фактический отказ Меринга от классового анализа произведений позднего Шиллера, относимых им к области «чистых форм». Установленная Лениным ошибка М. в оценке Лассаля вредно отразилась и на его анализе идеологии. Чем определеннее и настойчивее становятся попытки М. спасти честь Лассаля как политика, отражающие невыдержанность политической линии М., тем больше в его концепции метод исторического материализма сплетается с элементами идеалистической эстетики, снижающими в ряде пунктов смелые и широкие литературные исследования М.
       Двойственный характер романтизма (его мечты о национальном величии, изображаемом в картинах из феодального средневековья, отсюда — его социальная реакционность и в то же время элементы буржуазного просвещения) М. объясняет общественной ситуацией, сложившейся после 1815. Из романтиков М. наиболее детально рассматривает Клейста. По М., Клейст не преодолел в себе восточно-эльбского юнкера... Однако юнкерское упорство возвышается в его сознании до борьбы за справедливость против преступности мира. Обстоятельнее исследовал М. поэтов «Молодой Германии» (Платена, Граббе, Грильпарцера, Гуцкова) и революционную поэзию эпохи революции 1848. В поэзии Гервега, Фрейлиграта, Гейне и др. М. сумел в высшей степени точно отделить буржуазные элементы от начатков пролетарско-коммунистической идеологии. Позицию Фрейлиграта по отношению к Марксу М. осветил в особой работе «Freiligrath und Marx in ihrem Briefwechsel» (Фрейлиграт и Маркс в их переписке), изданной в виде приложения к «Neue Zeit» (№ 12 за 1911—1912). Меринг тщательно прослеживает здесь историю их отношений в ее различных фазах. После всего изложенного легко понять, почему М. считал «трудно постижимым» резко отрицательное отношение Маркса и Энгельса к празднованию шиллеровского юбилея, послужившее «первой и собственно говоря решающей причиной их разрыва с Фрейлигратом», и присоединился к противоположному мнению Лассаля, согласно которому литература является «единственной объединяющей связью нации» (!). Именно эта позиция М. в 1905 и даже в 1912 показывает, что он и в это время находился, по крайней мере частично, под влиянием идеалистических лассалианских воззрений по вопросам идеологии, а также соскальзывал к оппортунистической подмене классовых критериев точкой зрения национального единства.
       Работа М. о Гейне принадлежит к числу его блестящих творений. Меринг дает в ней научный, широко документированный анализ развития Гейне, его поэтического творчества и политической позиции по отношению к буржуазной революции и коммунизму. М. дал также характеристики ряда главнейших представителей немецкой литературы после 1848: Геббеля, Людвига Фрейтага, Рейтера, Раабе, Шпильгагена, Анценгрубера и др.
       Но с особой полнотой осветил М. современный ему натурализм. На примере Г. Гауптмана и его эволюции особенно легко понять, что революционное рабочее движение вначале возлагало известные надежды «на эту молодую литературную группировку и на ее общественное направление („Ткачи Гауптмана). Однако в силу своего классового положения эта буржуазная группа скоро впала в безутешный пессимизм». «Повсюду вынюхивает она все декадентское, гнилое, упадочное». «Даже немногие лучшие, наиболее сильные представители натуралистического направления» умеют «изображать лишь то, что уходит, но не то, что возникает. Для будущего этой группы будет иметь решающее значение, сумеет ли она перешагнуть через глубокую пропасть, отделяющую пролетарский мир от капиталистического. Буржуазное общество не может уже создать и не создаст нового расцвета литературы». А пролетариат? М. справедливо отличает мелкобуржуазных писателей, пользующихся материалом из жизни пролетариата (например Бьёрнсона и в еще гораздо большей степени — Золя), от писателей, находящихся непосредственно в рядах рабочего движения, отображающих в своем творчестве судьбу пролетариата. К последним М. причисляет Минну Каутскую, Элизу Швейхель и М. Горького, из произведений к-рого М., правда, знал только «На дне». В статье Меринга, посвященной этому произведению, отсутствует классовый анализ. В Горьком М. увидел лишь утешителя обреченных на пассивность масс угнетенных, отождествив писателя с Лукой, «умеющим утешить отчаивающегося хотя бы добродушной ложью». Таким образом заслугу Горького М. видит не в революционном протесте против капиталистического гнета, а в гуманистическом затушевывании отрицательных сторон жизни. Классовую точку зрения здесь заменяет точка зрения национальных особенностей; вместо конкретного анализа М. ссылается на свойства «русского духа», столь отличного от западного, на «усталое смирение» натур, «более созерцательных, чем действенных». Другими явлениями нарождавшейся пролетарской литературы М. занимался мало, если не считать коротких рецензий.
       О новейшей иностранной литературе М. писал только спорадически. Кроме упомянутых выше следует отметить прежде всего его статью о Толстом. Сравнивая подход М. к великому русскому писателю с подходом Ленина, убеждаешься, насколько понимание Толстого у такого значительного представителя немецкой «левой», как Меринг, отстает от ленинского понимания. Первая из статей М. о Толстом ни одним словом не касается классовой характеристики писателя, совершенно отрывая искусство Толстого от его морально-политической проповеди, вторая же статья только в одном пункте напоминает ленинскую трактовку (замечание о «деревенском коммунизме», к которому пришел Толстой), но не только не дает определенного классового эквивалента творчества Толстого, но и не раз подменяет точку зрения классового генезиса точкой зрения национальных особенностей. При обозрении всей суммы историко-литературных исследований Меринга с их глубокими марксистскими объяснениями явлений и в то же время с их специфическими недочетами и противоречиями (к-рые особенно резко выступают как-раз в замечаниях М. о Горьком) возникает потребность выяснить те эстетические принципы, к-рые каждый раз определяли суждения М.
       

IV. ЭСТЕТИКА МЕРИНГА. — В 1890 в статье «Капитализм и искусство» М. устанавливает, что если только исключить лирику и повествовательные жанры литературы (где он очевидно находит зачатки пролетарского стиля), то во всех остальных видах современного искусства «слово имеет один только господствующий класс». Это касается как «материала», так и его «обработки». «Экономическое развитие влияет как на технику, так и на тематику изобразительных искусств». В трактате об историческом материализме, приложенном к «Легенде о Лессинге» (1893), М. в области идеологии прежде всего разъясняет причинную зависимость религии от общественного развития, т. к. обусловленность искусства, и в частности литературы, материальным базисом конкретно показана в основном тексте книги. В 1893 М. пишет статью под заглавием «Пролетарская эстетика», в к-рой открыто за нее ратует. Она имеет те же классовые корни, что и пролетарская политика, но лишена чисто партийной тенденциозности (здесь перед М. очевидно мелькает аналогия с профессиональным движением). Буржуазная критика не имеет никакого права громить пролетарскую эстетику как «служанку партии, как политическую тенденцию» и т. д. и возвеличивать эстетику буржуазную как «искусство», как «чистое искусство без всякого привкуса». «Пролетарская эстетика так относится к пролетарской политике, как буржуазная эстетика к буржуазной политике. В обоих случаях речь идет о двух отдельных стволах, растущих из единого корня, и таково было всегда взаимоотношение эстетики и политики». В чем же заключается существо этой пролетарской эстетики, принципы к-рой М. в то время проводил на практике как редактор журн. «Народная сцена» и как председатель союза народной сцены? Оно заключается в познании художественного творчества с помощью историко-материалистического метода и в последовательно-пролетарской классовой политике в вопросах искусства. В 1898—1899 М. в своих «Эстетических экскурсах» сделал подготовительную работу к «Научной эстетике с точки зрения научного материализма». Хотя в этих набросках М. и не провозглашает открыто эстетических воззрений Лассаля, все же исходные положения ее заимствованы из канто-шиллеровской эстетики, которую Лассаль так красноречиво защищает в своем «Herr Julian Schmidt». Исторический материализм, по мнению М., нуждается в дальнейшей «критической разработке»: «дальнейшее развитие исторического материализма требует критического отношения к Марксу и Энгельсу». Формула «пролетарская эстетика» исчезает. Вместо нее Меринг теперь противопоставляет «классическую эстетику» «эстетике натуралистической», причем отвергает последнюю, а первую объявляет необходимой отправной точкой всякого научного исследования искусства. Классиком для него является теперь не Гегель с его мощной попыткой создания диалектической эстетики на идеалистической основе, а Кант и Шиллер. М. конечно всячески старается подойти критически к воззрениям этих двух великих идеалистов, однако в ряде существенных пунктов он остается под их влиянием.
       «Кант сделался основоположником научной эстетики». Ее первое требование — «рассматривать искусство как специфическую и извечную способность человечества, как это и делал Кант». Субъективистская постановка вопроса Кантом, к к-рой присоединяется М., приводит его к условному признанию кантовского определения понятия красоты: красиво то, «что непременно нравится всем исключительно своей формой без примеси какой-либо заинтересованности, что возбуждает ощущение удовольствия неожиданной гармонией воображения и рассудка, свободной игрой этих двух сил». Тем самым открывается дверь для чисто формалистического взгляда на искусство, отвергающего всякую классовую точку зрения и связанную с нею систему классовых интересов, пронизывающих всю общественную жизнь. М. сразу это понял. Он поясняет, что на практике эстетический вкус не отделим от логического познания и морального влечения (М. попросту повторяет здесь формулировку Канта, а не «переводит» ее на яз. классовых, материалистических понятий). Значит ли это, что тезис Канта неверен? Нет. Он остается в силе, как и теория стоимости, к-рая «осуществляется лишь путем постоянных отклонений».
       Все эти попытки «исправить» Канта конечно не меняют того факта, что в основном М. остался на почве кантианской эстетики. И «логическое познание» и «моральное влечение», вся совокупность социально-политических интересов и стремлений художника остается с точки зрения этой эстетики лишь внешней примесью, чуждым придатком к миру эстетического, к миру искусства. Какие следствия имело это для исследовательских установок М., видно из его ответа на вопрос: следует ли при рассмотрении произведений искусства исходить из их содержания или из их формы? Согласно Канту и Шиллеру — из формы (по Гегелю, о к-ром М. здесь забывает, — из содержания). Тезис, «что предметом исследования эстетики является не содержание, а форма, что тайна художественного мастерства заключается в том, чтобы формой уничтожать содержание...», М. объявляет «...в его абсолютном абстрактном выражении неоспоримым». Правда, «в истории развития художественного вкуса он сохранял в каждый момент лишь относительное значение. Ибо, поскольку всякое искусство определяется условиями времени и поскольку в классовом обществе не существует ничего общечеловеческого, а только классовое, то причину, определяющую всякий вкус, приходится искать не только (!) в форме, но также и в содержании». «Также и» в содержании! Солидаризация с кантианской постановкой вопроса приводит М. к недиалектическому, механистическому противопоставлению понятий содержания и формы, причем основное для материализма положение, что форма вырастает из содержания и служит лишь его выражением, по меньшей мере ставится под вопрос, а в некоторых формулировках М. оказывается даже совсем снятым. Подобно Плеханову М. рассматривает анализ содержания и анализ формы как два отдельных акта марксистской критики. Содержание исследуется социологическим методом, форма — совершенно иным, не зависящим от первого — эстетическим. К этому присоединяется недоразумение относительно характера исторического материализма, к-рый, по мнению М., «распростился с абсолютной истиной для того, чтобы создать твердую почву для относительного знания». Здесь М. также подставляет механистическую противоположность там, где, как это правильно указал Ленин в согласии с Марксом и Энгельсом, имеет место лишь противоположность диалектическая. М. говорит о влиянии «времени», классового разделения. Однако резко классовая постановка вопроса, выявляющая именно те конкретные опосредствования, которых требовал Энгельс, встречается в «Эстетических экскурсах» Меринга лишь случайно. В творчестве «мировых поэтов» «великолепно отображаются великие мировые сдвиги». В этой связи М. не поднимает вопроса о том, с точки зрения какого класса в каждый период может быть дано наиболее глубокое и близкое к истине научное и художественное отображение великих мировых процессов. М. ставит этот вопрос в другом месте — там, где он говорит об упадке буржуазного искусства, но постановка эта не вытекает из той концепции, к-рую он развивает в своих «Экскурсах», а скорее противоположна ей.
       Непреодоленное до конца наследие идеалистической эстетики Канта и Шиллера, наличие к-рого в мировоззрении М. было обусловлено непреодоленным «меньшевистским грузом» в его политических взглядах, не позволило М. создать марксистскую пролетарскую эстетику, попытку построения к-рой он столь смело начал в 1889—1893. Анализ формы у М. определяется нормами идеалистической эстетики. Насколько ошибки Меринга в области эстетики связаны с меньшевистскими элементами его мировоззрения, видно хотя бы из того, что тот самый Лассаль, которого Меринг защищал против Маркса и Энгельса, в своем памфлете против героев буржуазной истории литературы цитирует основные места из кантовской эстетики (о прекрасном в искусстве, к-рое нравится без «примеси какой-либо заинтересованности») и присоединяется как к кантовской, так и к шиллеровской эстетике, к которой он в упомянутой работе по существу чрезвычайно близок. Связь между формалистско-идеалистической путаницей и ошибками Меринга в области эстетики, с одной стороны, и защитой Лассаля против Маркса и Энгельса — правда, условной, с оговорками — с другой, после всего изложенного представляется неоспоримой.
       С 1899 М. произвел множество конкретных литературных исследований, в к-рых он с помощью историко-материалистического метода дал ряд смелых и плодотворных решений поставленных проблем. Насколько мешали научному познанию М. не преодоленные им элементы идеализма в его эстетике, мы показали на меринговской интерпретации Шиллера. В 1910—1912 в фельетоне «Форвертса» был снова поднят вопрос о пролетарской эстетике, правда, с ультралевыми ошибками в ряде пунктов, но все же с точки зрения, приближающейся к диалектическому материализму. М. называет «пропаганду эстетики мозолистого кулака» «безобразием», в противовес к-рой он подчеркивает, что хотя поэт и должен выбрать свою партию в большом, историческом смысле этого слова, но что он, как выразился Фрейлиграт, «стоит на более высоком посту, чем дозорная вышка партии». Много дальше в направлении эстетической концепции, ограничивающей или даже совсем отвергающей классовый критерий в эстетике, идет ряд авторов, к-рым М. предоставляет слово в редактированном им фельетоне расширенного номера «Die Neue Zeit» (XXX, 2, 1912, 785—800; ст. ст. Лю Мертен, Г. Штрёбеля и др.). Правда, М. сам не написал этих статей, и мы полагаем, что он никогда и не мог бы их написать. Однако он пропустил в печать без всяких комментариев целый ряд подобных высказываний, тогда как подвергшаяся нападкам теория «эстетики мозолистого кулака» в этом специальном номере совсем не получила слова.
       Как ни мало удовлетворительной представляется позиция М. с точки зрения ленинского этапа как высшей ступени в развитии философии марксизма, она все же позволяла ему сохранить резко критическое отношение к упадочному буржуазному искусству, оппортунистическим признанием к-рого грешили другие литературные политики партии. «Бессмысленно, — говорит М., — упрекать современных пролетариев в эстетической отсталости или в чем-либо подобном на том основании, что им больше по вкусу классическая литература, литература восходящего класса, чем современный натурализм, — литература деградации». Это несомненно правильно. И лишь известные элементы самой «классической» теории искусства мешали М. четко отличать «восходящую» часть этой литературы от контрреволюционных произведений классического стиля, написанных под влиянием позднефеодального абсолютизма. Кроме того возникала опасность, что такая не свободная от идеалистических влияний теория искусства, по меньшей мере нечеткая в вопросе о форме и содержании, не окажет молодому пролетарскому искусству из-за его формальных недочетов необходимой политической поддержки.
       Подводя итоги деятельности М. в области эстетики, следует указать, что допущенные им идеалистические ошибки и в области эстетики характерны для него как представителя германских «левых», еще очень далеких от ленинской оценки кантианства, согласно к-рой последнему, как теории, насквозь враждебной революционной классовой борьбе, должна быть объявлена беспощадная война.
       

V. ПОЛИТИКА М. В ОБЛАСТИ ИСКУССТВА. — В своей общей эволюции в вопросах теории искусства М. менял также свои взгляды на пролетарское искусство и притом таким образом, что и в них после 1896 сильнее стали проявляться лассалианско-идеалистические элементы.
       В 1896 М. хвалит довольно слабые «в художественном отношении» романы М. Каутской и Э. Швейхель и даже вследствие более глубокой трактовки социальных отношений ставит их выше «Жерминаля» Золя, несмотря на «значительно бо`льшую» художественную силу последнего. Подобными же суждениями руководствуется М. как председатель союза «народной сцены». «Главная задача союза» — содействовать развитию молодых талантов, отвергаемых из-за того, что они «пытались охватить социальные конфликты и проблемы современности во всей их принципиальной глубине». В 1893 М. одобрительно отзывается о пьесе Бадера «Иные времена», несмотря на некоторые ее «недочеты и слабые места». Все недочеты «с лихвой» окупаются тем, что автор впервые вывел на подмостки, обозначающие мир, трудящийся и борющийся пролетариат, и этим он заслужил сердечное поздравление от «свободной народной сцены». В 1895 М. констатирует почти полное отсутствие квалифицированной пролетарской драматургии. «Для пролетариата не настало еще то время, к-рое конечно когда-нибудь наступит (!), когда из его собственного лона выйдут поэты-драматурги». Это означало необходимость покориться судьбе в данный момент, но не в будущем. «Конечно» современный пролетариат выдвинет позднее своих собственных драматургов. Уже в 1896 М. вносит поправку в это свое суждение. До тех пор, пока пролетариат ведет борьбу за свое освобождение, он не создаст никакого большого искусства. На практике это означает почти полный отказ от активно-пролетарской политики в области искусства. В процессе пролетарской классовой борьбы новое искусство возникнуть не может. Место для него откроется лишь по ту сторону этой борьбы, в мире социализма. Меринг заканчивает свои «Эстетические экскурсы» в 1899 следующим взглядом в будущее: «Насколько невозможно создание новой эпохи в искусстве классовой борьбой пролетариата, настолько же несомненно, что победа пролетариата принесет с собой новую эру в искусстве, более благородную, прекрасную, великую, чем когда-либо видели человеческие глаза». О том, будет ли это новое искусство еще пролетарским или уже бесклассовым, М. не говорит ничего. Мы знаем теперь, что верный ответ на этот вопрос может быть дан только в свете ленинской теории пролетарской революции, в частности в свете ленинского учения о культурной революции, в свете наконец практики пролетариата СССР. И мы знаем, что этот ответ в корне противоположен только что изложенным взглядам М., на к-рых еще и еще раз отразился недостаточно последовательный характер борьбы М. против реформизма и ревизионизма всех оттенков. Наряду с этой недооценкой творческих сил пролетариата в переходный период М. переоценивает значение наследия классиков для пролетариата, преувеличивая их революционность, замалчивая их классовую ограниченность. К тому же М. суживает наследие классиков до немецкой классики, следуя и здесь примеру Лассаля, недооценивая или даже игнорируя творчество более активной восходящей буржуазии Англии и Франции XVII и XVIII вв. Кантианский уклон в области эстетики помешал ему оценить буржуазных реалистов XIX в. — напр. Бальзака — и обусловил национально-ограниченный, провинциальный характер его учения о наследстве.
       

VI. ЗАКЛЮЧЕНИЕ. — Так. обр. достоинства, границы и ошибки литературоведческих исследований М. точнейшим образом определяются его политической позицией внутри немецкой соц.-дем. «левой» довоенного времени. М. удалось поставить целый ряд вопросов, имеющих решающее значение для пролетарской литературной политики. Но самый характер постановки и разрешение этих вопросов обнаруживает, что М., один из самых блестящих представителей «левой» немецкой с.-д. того времени, подобно Розе Люксембург, никоим образом не мог подняться до того последовательного марксизма, к-рый уже до войны так плодотворно проводили — в теории и на практике — большевики под руководством Ленина. М. принадлежит заслуга провозглашения пролетарской эстетики. Он пытался, гл. обр. в начале 90-х гг., развить самостоятельную пролетарскую литературную политику. Однако под влиянием идеалистических воззрений Лассаля его постановка вопросов стала неопределенной и неуверенной, и он неоднократно ошибался в своих ответах на них. Новые попытки создания пролетарской эстетики, правда, грешившие ультралевыми загибами, он попросту отверг как «безобразие», вместо того чтобы критически их продолжить. Его правильный отказ от «наследия» упадочной буржуазной литературы современности привел его лишь к тому, что вместо великого реализма молодой буржуазной революции, присущего между прочим далеко не только немецкой литературе, он как единственно ценное наследство рекомендовал немецкую классическую литературу; ее классовый смысл он под влиянием Лассаля не всегда умел правильно объяснить (что сказалось особенно в его характеристике позднего Шиллера). Меринг колебался в вопросе о партийном характере литературы. Его оценка возможности создания пролетарской культуры соприкасается с ликвидаторскими взглядами Троцкого.
       Тем не менее заслуги М. как в области теории и практики вообще так и в частности в области литературоведения остаются в высшей степени значительными. Его революционная установка побуждала его поднимать множество таких вопросов, к-рые никогда не казались существенными правому оппортунистскому крылу партии с его буржуазной ориентацией. Постоянное революционно-марксистское стремление М. к классовой постановке вопроса при всех шатаниях и неуверенности заставило его выработать много ценнейших идей — особенно в области конкретного литературного анализа. Целый ряд его литературных исследований, больших и меньших по объему, начиная «Легендой о Лессинге» и кончая его многочисленными позднейшими работами в области литературы, останутся классическими для пролетарского литературоведения в качестве образцов или стимула.
       Последовательный марксизм-ленинизм должен конечно «снять» литературоведческие, как и прочие теоретические работы М. Он должен сохранить то ценное, что они содержат в смысле постановки вопросов и удачных попыток их разрешения; но одновременно он должен путем творческой критики преодолеть все, что в них есть незрелого, все их фактические ошибки, все то, что т. Сталин называет «меньшевистским грузом» в идеологии немецкой «левой». Проблема идеологии должна быть разработана в направлении, указанном Энгельсом в 1893. В применении к теории искусства должно быть усвоено не наследие Канта, а те указания относительно разработки литературоведческих проблем, к-рые содержатся в работах самих Маркса, Энгельса и Ленина. Вопрос о литературном наследстве и о партийности литературы должен быть разрешен в духе принципов, выдвинутых на ленинском этапе марксизма, в порядке решительного отрицания шатких установок Меринга. То же относится и к лит-ой политике. Должны быть искоренены всякие остатки троцкистской идеологии. Так. обр. труды даже крупнейших представителей левого крыла старой немецкой соц.-дем. подлежат пересмотру, исправлению и дальнейшей творческой разработке с точки зрения последовательного диалектического материализма.

Библиография:
На русск. яз.: Легенда о Лессинге, с предисл. Э. Цобеля, Гиз, М., 1924; Мировая литература и пролетариат, Сб. статей, перев. Е. А. Гурвич, Под редакцией А. С. Мартынова, предисл. Э. Цобеля, Гиз, М., 1924; Биография Гейне, «РАПП», 1931, № 2; Фрейлиграт и Маркс в их переписке, Гиз, М., 1929, и др. Важнейшие статьи М. по вопросам литературы были опубликованы в «Wage», «Berliner Volkszeitung», «Neue Zeit», «Der wahre Jakob» и «Leipziger Volkszeitung». Очень неполное и одностороннее издание избранных статей М. было выпущено A. Thalheimer’ом под загл. «Franz Mehring. Zur Literaturgeschichte», 2 B-de, Berlin, 1929. Составленный Тальгеймером в момент его полного отрыва от рабочего движения сборник содержит гл. обр. статьи, написанные М. в период наибольшего влияния на него Лассаля, и совсем не отражает напр. периода его борьбы за пролетарскую эстетику (1892—1895) и др. Важнейшие статьи из невошедших в сборник: Soziale Romane, 1889; Kapitalismus und Kunst, 1890—1891; Proletarische asthetik, 1893; Kunst und Proletariat, 1896; Schiller und die grossen Sozialisten (дающая ключ к отходу М. в вопросе о Шиллере от позиций Маркса и Энгельса к позициям Лассаля). Большие литературоведческие труды М.: Lessinglegende, изд. 1-е, с приложением, посвященным историческому материализму, Stuttgart, 1893; Schiller. Ein Lebensbild fur deutsche Arbeiter, Lpz., 1923 (вошла также в т. I изд. Тальгеймера).
       

II. Классики марксизма о М.: Маркс и Энгельс, Письма, Под редакцией Адоратского, 1923 (и др. изд.); Ленин В. И., Две тактики социал-демократии в демократической революции. Сочин., т. VIII, изд. 3-е, М. — Л., 1929; Его же, Фр. Меринг о второй думе (сб. «Вопросы тактики», вып. II), Сочин., изд. 3-е, т. XI, М. — Л., 1930. Литературоведческие работы о М.: Фриче В., Меринг — литературный критик, «Печать и революция», 1925, V—VI; Витфогель К., «Под знаменем марксизма», 1930, № 7—8; Шиллер Ф. П., Меринг как критик и историк литературы, «Литература и искусство», М., 1931, I; Его же, Наследие Меринга и проблемы марксистского литературоведения, «Литература и искусство», М., 1931, № 7—8; Braun Paul, Franz Mehring. Zum zehnten Todestage des Mitbegrunders der «Internationale», в журн. «Internationale», Jg. XII, от 1/II 1929. Отдельные данные к биографии М. см.: Fuchs F., Предисл. к т. I избр. статей Меринга; Cunow H., Ст. в «Neue Zeit»; F. St. (Stampfer?) Ст. в «Vorwarts» от 29/I 1919; Strobel H., Статьи в «Freiheit» от 30/I 1919, в ежемесячнике «Sozialistische Monatshefte», B. 52, S. 119, и в «Glocke», Jg. IV, № 45, 1918—1919; Joelson Olga, Ст. в ежегоднике «Deutsches bibliographisches Jahrbuch», кн. II, 1917—1920. Материал для биографии М. содержится также в его работах «Meine Rechtfertigung», Lpz., 1903, и «Kapital und Presse», В., 1891 (последняя освещает досоциалистический период М.).