Akademik

Иванов В. В.

Иванов В. В.: ИВАНОВ Всеволод Вячеславович (1895—) — современный писатель. Р. в Семипалатинской области, в семье поселкового учителя. Юность свою провел в скитаниях, переменил массу профессий, начиная от полиграфии (был наборщиком) и кончая цирковой борьбой. В 1915 напечатал свой первый рассказ; в лит-ой учобе И. деятельное участие принимал М. Горький. После Октября И. служил в Красной армии инструктором-внешкольником и т. д. С 1920 живет в Петрограде, где входит в содружество «Серапионовы братья» (см.). В дальнейшем — деятельный сотрудник и член редакционной коллегии «Красной нови», сотрудник «Нового мира», издательств «Круг», «Недра» и др.
       Творчество И. в основной своей тенденции представляет историю стихийного, асоциального человека, управляемого лишь биологическими импульсами и инстинктами, не знающего никаких твердых норм общественного поведения, субъективно чуждого каким бы то ни было осознанным социальным устремлениям и обреченного, в силу всего этого, на гибель. «Социальное месторождение» героя И. — мещанство, отщепившееся от уездно-городской мелкобуржуазной России (горьковского «городка Окурова») и деклассированное в дальнейшем войной и революцией. В ранних, так наз. «партизанских» повестях образ этот еще не вполне развернут и выражен лишь в отдельных мотивах, связанных обычно с эпизодами революционной крестьянской войны («Партизаны», «Бронепоезд»). Втянутый в схватку деклассированный «окуровец» до определенного момента находился на гребне революционной волны, художественно-идеологическим следствием чего было более или менее объективное, относительно адэкватное исторической действительности изображение революционно-крестьянской партизанщины. Этим характеризуются и природа раннего попутничества И., и социальная его функция, в основном — с некоторыми оговорками — революционная. Но уже в «Цветных ветрах», третьей повести партизанского цикла, мотивы асоциального, стихийного порядка выделяются в более устойчивый комплекс (образ мужика Калистрата). Последний объективирует в себе ту сторону психоидеологии деклассированного «окуровца», к-рой суждено стать «верховной» социальной детерминантой творчества И. Участвуя на стороне пролетариата в боях за буржуазно-демократические завоевания Октября, «окуровец» сохраняет все наиболее отличительные признаки своей общественной природы: отсутствие ясно осознанных социальных целей; стихийный эгоцентризм, типично анархистское бунтарство, сочетающееся с рабьей приверженностью к самым мелким и низменным навыкам мелкобуржуазного уклада жизни; крайне слабую сопротивляемость всякого рода антисоциальным побуждениям; органическое недоверие и отвращение к общественной организованности и дисциплине; своеобразную повышенную импульсивность, постоянно приходящую в столкновение с императивами более оформленного и организованного социального бытия. Все это, вместе взятое, сообщает мотивам «Цветных ветров» привкус того алогизма, к-рый неизменно отмечается критикой в позднейших произведениях И. и к-рый представляет собою конечно не что иное, как художественно «замаскированное» выражение определенной классовой действительности. В «Цветных ветрах» наряду с образом Калистрата Ефимыча выведен «большевик» Никитин. Часть критики толковала эти образы как объективное художественное отражение антитезы двух начал: стихийного — крестьянского, и организующего, руководящего — пролетарского. В этом толковании — налицо смешение авторского замысла с его объективным творческим воплощением. Стихийно-волевая установка Никитина, этого типичного анархиста-боевика, является не столько отрицанием стихийно-эмоциональной установки Калистрата, сколько ее дополнением и вторичным продуктом. Образ Калистрата — первооснова, выделяющая в определенных условиях частный производный комплекс «Никитин». Именно таким, как Никитин, может и должен быть деклассированный «окуровец», если, не переплавясь целиком в тигле пролетарской революции, он усваивает отдельные психологические черты ведущего класса. Образ Никитина — это мощная стихийная воля революции без ее политического разума. Повседневно-эмпирическая целеустремленность «большевика» «Цветных ветров» сочетается в них с политической слепотой.
       В ряде других произведений И. («Голубые пески», «Хабу») эта борьба мотивов продолжается — с тем, чтобы в серии рассказов и повестей, сгруппированных в сб. «Тайное тайных» и вокруг него, окончательно разрешиться в пользу исконного, до конца обнаженного калистратовского начала. Социальная группа, представленная героем Вс. Иванова, оказалась сброшенной с главной магистрали исторического процесса, когда революция вплотную приступила к основному своему делу, — к делу коренного социалистического преобразования всего общественного бытия. Этот герой не вернулся полностью в лоно родной «окуровщины», но и не включился в систему социалистического строительства. Социалистический смысл революции остался для него книгой за семью печатями, но в то же время предстали перед ним во всей их отталкивающей и безобразной наготе и окуровские будни. Образ асоциального, порабощенного примитивными инстинктами человека стремительно заполняет все творчество И., упрощаясь и обезличиваясь до пределов голой схемы. Несмотря на то что И. снабжает своих героев самыми разнообразными обличьями, индивидуальные грани образов стираются и исчезают. Тематика оскудевает до последней крайности. Можно сказать, что И. второго периода — однотемен. Мотивы и образы сливаются почти целиком, исчерпываясь в огромном большинстве случаев бунтом и неизменной победой биологии, «подсознательного», над нормами социального общежития, над директивами общественного сознания. Поведение персонажей «Тайного тайных» обычно до конца детерминировано простейшими физиологическими реакциями, среди к-рых чудовищно гипертрофированную роль играют факторы сексуального порядка («Жизнь Смокотинина», «Смерть Сапеги», «Ночь», «Петел», «Блаженный Ананий», «Плодородие», «Пустыня Туут-Коя» и др.).
       Реакция возникает, как правило, внезапно и развивается в крайне слабо индивидуализированных формах и в течение минимального срока, завершаясь обычно каким-нибудь разрушительным эффектом.
       От словесной изукрашенности «Голубых песков» и «Цветных ветров» И. приходит к предельно сжатому языку психологической новеллы. Любая иная тема оформляется И. под тем же углом зрения. Такова например повесть «Гибель Железной», представляющая специфическую обработку мемуарного материала (воспоминаний члена Реввоенсовета 12-й армии, т. Дегтярева). Такова же и пьеса «Блокада», где резко выраженный сексуальный мотив (снохачество) густо окрашивает драматургическую передачу величественной эпопеи борьбы за Кронштадт (мартовские события 1921).
       Чрезвычайно показателен для социальной характеристики стиля И. основной фон группы «Тайного» — будни мещанской, провинциальной России с их ужасающей грязью, тоской, беспросветностью, убожеством и жестокостью. Обстановка эта выглядит у И. почти апокалиптично, для писателя — это нерушимая данность, в к-рой нельзя ничего ни понять, ни объяснить, непобедимый рок, перед к-рым бессильна сама революция (весьма примечателен в в этом отношении рассказ «Барабанщики и фокусник Матцуками»). И. не представляет себе иного выхода, кроме бешеных взрывов слепых страстей, кроме судорожных метаний от одного биологического акта к другому, кроме господства развязанных инстинктов. Окуровщина тем самым не отрицается и не преодолевается, а лишь утверждается в наиболее оголтелых и реакционных своих проявлениях.
       Жанром, типичным для этого периода творчества И., является короткая новелла, обычно воспроизводящая одну и ту же примитивную сюжетную схему торжества асоциального начала. Композиционное однообразие находится в определенной закономерной связи с решающей тенденцией стиля. Словесное мастерство И. поднимается здесь на большую высоту, освобождаясь от импрессионистических и «локальных» излишеств партизанского цикла.
       Завершенность эта лишний раз подчеркивает, насколько творчество позднейшего И. чуждо социалистической революции, тем более, что социальный субъект пока что разрешает центральное противоречие своего бытия в пользу безоговорочного утверждения окуровщины. В повести «Особняк» «биологический человек» склоняется перед мещанством мелких собственников. Если еще вчера этот человек поднимал знамя бунта, то сегодня, в «Особняке», он снова признает закон своей родной стихии, закон личного благополучия, основанного на приобретательстве и собственническом накоплении. Одновременно с окуровских будней сдергиваются тоскливо-пессимистические покровы, и они заливаются розовым светом мещанской идиллии (см. концовку «Особняка»). Тем самым творчество И. вливается в поток новобуржуазной литературы.
       Уже в самое последнее время И. подошел к более актуальным и значительным проблемам революционной действительности («Путешествие в страну, которой еще нет»). Пока что преждевременно говорить об окончательных результатах этих попыток.
Библиография:

I. Главнейшие книги Иванова: Бронепоезд № 14-69, М., 1922 (неск. изд.); Цветные ветра, П., 1922; Сопки, Партизанские повести, М., 1923 (неск. изд.); Седьмой берег, М., 1922 (неск. изд.); Хабу, М., 1925; Голубые пески, М., 1923; Возвращение Будды, М., 1925; Тайное тайных, М., 1927; Собр. сочин., тт. I—V, Гиз, М., 1928—1929.

II. Автобиографические сведения см. в сб. Лидина В.. Писатели, изд. 2-е, М., 1928; Львов-Рогачевский В., Новый Горький, «Современник», 1922, кн. I; Правдухин В., ст. в сб. «Лит-ая современность», М., 1922; Троцкий Л., Литература и революция, М., 1923 (изд. 2-е, 1924); Локс К., Современная проза, «Печать и революция», 1923, кн. V; Эльсберг Ж., Творчество Вс. Иванова, «На лит-ом посту», 1927, кн. XIX; Леонов Н., Сибирь в новой литературе, «Северная Азия», 1927, кн. I; Воронский А., Литературные портреты, т. I, М., 1928; Горбачев Г., Современная русская литература, Л., 1928; Гроссман-Рощин И., ст. в журн. «На литературном посту», 1928, кн. XX—XXI; Гельфанд М., От «Партизан» к «Особняку» (к характеристике одной писательской эволюции), «Революция и культура», 1928, кн. XXII; Лежнев А., Литературные будни, М., 1929.

III. Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия, т. I, М., 1928; Писатели современной эпохи, т. I, ред. Б. П. Козьмина, изд. ГАХН, М., 1928; Мандельштам Р. С., Художественная литература в оценке русской марксистской критики, изд. 4-е, М., 1928.